Кричи громче

Господи, зачем она готовит этот борщ, если он все равно никогда у нее не получается?

Сама не замечаю, как начинаю нервно выстукивать пяткой об пол.

– Виделись мельком. Приветствиями обменялись.

– И все? – не могу скрыть разочарования.

– И все.

– Понятно, – вздыхаю расстроенно.

Мама бросается меня обнимать. Зажмуриваюсь и на мгновение отчаянно прижимаюсь к ней, прямо как в детстве.

– Цветочек… Может, нам стоит сходить к ним?

«Нам» – значит всей семьей. После бункера двенадцать дней прошло… Весь этот затяжной восстановительный период делаем все вместе. Только терапию одна посещаю. И то кто-то из родителей обязательно ждет под дверью. В остальном мама с папой постоянно со мной. Мы много гуляем, готовим, смотрим фильмы, читаем…

Они не желают оставлять меня одну даже ночью.

Когда Яр ушел, у меня случилась первая истерика. С трудом успокоили. Врача вызывали, кололи что-то. Он настаивал на госпитализации, но я яростно сопротивлялась. Благо, папа с мамой согласились, что дома мне будет лучше. Но… Они разбили в моей спальне лагерь. Когда-то я бы посмеялась… Сейчас даже улыбнуться трудно. Имея в распоряжении огромный дом, ютимся втроем на площади в тридцать квадратов. Но… Даже их присутствие и круглосуточно включенный светильник не спасают меня от кошмаров. Просыпаясь от собственных криков, каждый раз думаю, что от страха остановится сердце.

– Нет. Не стоит, – отстранившись, делаю шаг в сторону. Для наглядности еще и головой мотаю. Сейчас у меня случаются такие моменты, когда я не уверена, что выразила мысль вслух. – Давай помогу тебе. Что делать?

Мама поручает шинковать капусту. Не особо люблю это дело, но работа и ненавязчивый разговор в процессе помогают мне держаться в реальности.

– Как настроение?

– Нормально, мам.

– Хочешь сока? Твой любимый, вишневый.

– Нет, спасибо.

– Яблоко?

– Нет, не хочу. После завтрака тяжесть…

Смахнув в миску первую порцию нашинкованной капусты, снова располагаю половинку головки на доске и продолжаю рубать тоненькие полоски.

– Странно, – протягивает мама озадаченно. – Ты вроде совсем мало съела.

Зря поделилась.

Она ведь теперь всему придает повышенное значение, хоть и говорит, что держать меня под колпаком не планирует. Видимо, чтобы я расслабилась. По глазам вижу – другое. Она волнуется.

Как же это, оказывается, стремно – быть проблемным ребенком!

– Ничего страшного, мам. Просто немножко неспокойно в желудке. Как будто мутит, но так, мм-м, совсем лайтово. Пройдет.

– Может, позвоним Семену Борисовичу?

– Ну, ты что! – натужно смеюсь. Как же это трудно теперь… – Ты же не станешь из-за всякой ерунды врача вызывать? Ты не параноик, мам. Никогда не была. Не начинай сейчас.

Она смеется, однако и у нее не совсем искренне это получается.

Вот мы разговариваем и смеемся. А я не могу перестать думать о Ярике. Сердце, как будто поймав какую-то циклическую динамику, то и дело с болью сжимается. Потом хуже… Промежуток между этими микроприступами сокращается.

Готова поклясться, что сердечная мышца не просто от моральных мук ноет, она изнурена физически.

После того ночного визита больше с Яром не встречались. А ведь двенадцать дней прошло… Я соблюдаю рекомендации, но и к себе прислушиваюсь.

Увижу его – больно. Без него – невыносимо!

Пыталась позвонить. Он… сбросил. Четыре раза. Вчера у окна полдня караулила. Мама с папой, конечно, просекли. Только мне пофиг. Они молчали, я не оправдывалась. Хотела, как до этого, увидеть хоть через стекло. Но Градские будто на Луну улетели! Никто не появлялся ни во дворе, ни на террасе.

Он остынет. Я поправлюсь. И мы поговорим.

Обязательно.

И все наладится.

Обязательно.

– Как думаешь, «томат по вкусу» это сколько?

– На эту кастрюлю одна ложка.

– Что бы я без тебя делала!

Очевидно, не готовила бы борщ. Она даже не любит его. Приучена к другой кухне, более изысканной. Это я… у Градских подсела. На многое.

Где же мой Ярик? Где?

Пока я душевно «отъезжаю», мама улыбается. И тут же растерянно уточняет:

– Столовая или чайная?

– Столовая.

А потом… В дверь со стороны террасы коротко стучат, и в кухню входит тетя Ника. Только взглянув на нее, понимаю: что-то произошло. Сердце пропускает удар, а затем принимается усиленно молотить ребра.

– Привет.

– Привет, Доминик! Что-то случилось?

– Здравствуйте, – мой шепот едва различим в общем шуме.

Ко всему еще и в висках бой африканских барабанов отыгрывается. Боюсь, что элементарно не услышу, что тетя Ника собирается сообщить. Но… Когда она начинает говорить, информация продавливает мне череп…

– Ярик подписал контракт на прохождение срочной службы.

– Уходит в армию? – реагирую быстрее, чем вдохнуть успеваю. От этого голос выходит глухим и сиплым. – Сейчас?

Как я его отпущу? Как я без него? Как он без меня? Это ведь целый год!

Нет… Нет… Нет!

– Ушел, – шепчет тетя Ника.