Кристина

Год назад трагедия мистера Бэйнарда отвлекла бы меня от моих неудач, но сейчас я могла думать только о себе. Я свернула на Риджент-стрит и зашла в контору конкурента мистера Фосетта, с которым он иногда вел дела. Я повидалась с управляющим, который когда-то был не прочь поухаживать за мной, и без всяких обиняков спросила, не нужна ли им вторая машинистка. Управляющий, человек бывалый, не привык чему-либо удивляться. Он сказал, что, пожалуй, я зашла вовремя: его секретарь (пожилая женщина, которую я хорошо знала) в конце августа уходит на пенсию. Он может попробовать меня — месяц испытательного срока. Согласна ли я?

Я сказала, что еще не совсем уверена в своих планах и лишь заблаговременно навожу справки, но я обязательно дам ему знать.

— Решайте, — сказал он, — но попрошу не очень медлить с ответом.

Глава IV

Мне нельзя было медлить. Однако бывали дни, когда мне казалось невозможным уйти от Нэда. Настоящее окружало меня прочной стеной, поднимавшейся так высоко, что она закрывала от меня всю иную жизнь. Иногда, когда я купала и кормила сына или когда он играл у меня на коленях и я видела его улыбающуюся, чего-то ждущую мордашку, сверкающие глазенки, открытый для смеха рот, когда он ждал, что я вот-вот начну играть с ним в его любимую игру, мне казалось, что я вполне счастлива тем, что у меня есть сын, что это, пожалуй, все, что мне нужно. Ему было семь месяцев, он был милым послушным ребенком, который с каждым днем все больше узнавал меня и окружавший его маленький уютный мирок. Я испытывала к нему чувство, в котором одновременно было страстное желание оберегать его и эстетическая потребность любоваться им, бессознательная материнская любовь и товарищеская дружба; мне казалось, что каким-то непостижимым образом мы прекрасно понимаем друг друга. Я не переставала восторгаться его физическим обликом; как приятна была на ощупь мягкая упругость его тельца, розового, как цветное стекло, пронизанное солнечным светом; у него были мягкие волосики, напоминавшие пух на грудке птенца. Его руки, которые, как руки всех детей, умели бессознательно делать неподражаемо изящные движения, были похожи на мои. Я с удивлением увидела, что третий и четвертый палец его руки, так же, как и у меня, тесно прижаты друг к другу, а большой палец сильно отогнут назад. Это были мои руки, только совсем крохотные. А когда он быстро, как Нэд, поворачивал голову, это тревожило и пугало меня.

Если бы Нэд действительно любил сына, я, пожалуй, оставила бы все, как есть. Но он не любил его. В последнее время он как будто снова стал гордиться им, спрашивал, сколько он весит, когда начнет говорить, самостоятельно стоять, и иногда, чтобы доставить мне удовольствие, брал его на руки. Но стоило Марку заплакать, как Нэд тут же поспешно отдавал его мне, поджав губы так, словно плач ребенка был чем-то, чего он совершенно не обязан был терпеть, а я не вправе была от него требовать.

Однажды ночью он напугал меня новой вспышкой ревности, о которой я даже не подозревала.

Он теперь редко ласкал меня и всегда как-то неожиданно и безмолвно, словно бы и не думал в это время обо мне. Потом, не промолвив ни слова, он засыпал. Я равнодушно покорялась этим механическим ласкам. Но ему это, казалось, было безразлично. С таким же успехом вместо меня с ним рядом могла быть другая женщина. Но последнюю неделю я заметила, что он, как-то странно улыбаясь, присматривается ко мне, словно снова узнает после долгой разлуки. В темноте он страстным шепотом спрашивал, люблю ли я его, но обычно не ждал ответа. Я была ему нужна все больше и больше, и своей потребностью во мне, своим желанием он хотел пробудить во мне угасшую любовь. Чувствуя на своем плече тяжесть его головы, тяжесть руки, переброшенной через мое тело (он, словно так же, как Марк, искал у меня покоя и защиты), я плакала.

Но его порывы утомляли меня; я одновременно и жалела, и боялась его. Ведь в течение многих месяцев я не знала, что такое спокойный сон, и Марк все еще будил меня между пятью и шестью утра, едва дав поспать четыре-пять часов. Однажды, очень жарким вечером в середине июля, зная, что Нэд где-то у друзей и вернется не скоро, я рано легла, решив немного почитать и уснуть до его прихода. Но едва я успела погасить свет, как услышала, что он вернулся. Прошло несколько минут, и он вошел в спальню.

— Ты еще не спишь?

— Только что легла, — ответила я.

Он зажег свет и присел на край моей постели. У него был самодовольно-торжествующий вид желанного любовника.

— Хочешь спать?

— Немножко. — Я никогда еще не отказывала ему и не собиралась делать этого и сейчас.

Напевая себе под нос, он начал раздеваться. Лицо его было безмятежным и счастливым, но я почему-то не верила в эту безмятежность.

— Ты очень мила, Крис, и что это так хорошо пахнет? Твой крем? — он нагнулся и поцеловал меня. — Подвинься. — Голос его звучал как-то странно, просительно. — Радость моя!

В эту минуту послышался прерывистый и громкий плач Марка; он хорошо был слышен через стену, но Нэд сделал вид, будто не слышит его.

— Я должна пойти к нему, — сказала я.