Критская Телица

— И приятное...

* * *

Расенна не ведал также о свойстве приятного известия, надлежаще переданного Арсиное Рефием. Прибывший на рассвете флот привел в Кидонскую гавань афинское судно, которое исправно доставило, как и требовал царь Идоменей, семерых прекраснейших юношей и столько же ослепительно красивых девушек. Заложникам — точнее, пленникам — до поры до времени приказали оставаться на борту, а о дальнейшей их участи лавагет, недолго думая, велел позаботиться начальнику стражи.

— Тебе, рожа палаческая, и кости игральные в стакан, — сказал Идоменей с нехорошей ухмылкой. — Где казнить будем? На площади, прилюдно? Или пускай во внутреннем дворе с быками в кошки-мышки поиграют, прыть молодецкую, гибкость девичью выкажут, а? Греки ведь гимнасты отменные. Кроме этого рохли Эпея, разумеется, — прибавил царь, поморщившись.

Рефий задумчиво свел брови и не ответил.

— А можем и на вавилонский манер: выгнать в луга, не то в горы нагишом, да собачью свору по следу пустить... Муренам на съеденье тоже не худо — этруски таково развлекаться изволят...

— Ни то, ни другое, ни третье, — возразил Рефий. — А уж четвертое и вовсе исключаю. Для мурен ведь садки особые потребны. Где они, государь?

— Велика беда! Соорудим. Но ты, сдается, о своем думаешь. Ну-ка, выкладывай, друг сердечный, мастер заплечный.

Рефия государь тоже недолюбливал, как и всех удачливых любовников соблазнительной своей жены, однако знал о незаменимых качествах свирепого телохранителя, ценил их и старался придавать не слишком-то безобидным прозвищам оттенок дружеской шутки. Лавагет и начальник стражи, в сущности, выросли бок о бок, и подобная насмешливость выглядела вполне естественно.

— Выкладывай, — нетерпеливо повторил Идоменей.

Одним гарпиям, ламиям да эмпузам ведомо было, что за мысли вихрились в мозгу Рефия на протяжении долгих, томительно долгих мгновений. Проницательный читатель волен строить любые предположения, мы же ограничим себя, и лишь дословно воспроизведем последовавшую после затянувшейся паузы беседу меж царем и верноподданным пытошником.

— Тебе что, акула язык отгрызла? — рявкнул заждавшийся вразумительного ответа Идоменей.

Рефий пожал плечами.

— Терпение мое испытываешь?

Рефий покачал головой.

— Говори, дружище, — прошипел царь не сулившим ничего утешительного голосом.

— Отдай их мне на расправу, — невозмутимо сказал Рефий.

— На какую именно?

— На славную, государь, не сомневайся.

— На какую?!

— Оскорбление, нанесенное Криту афинскими проходимцами, — протянул Рефий, — неслыханно в памятной народу истории. Дань, коей обложены по твоей царственной воле аттические преступники, — небывалого свойства. Полагаю, что и способ казни следует выбрать небывалый. Он существует, но содержится в глубочайшей тайне.

— Странная речь.

— Странное событие. Способ, о котором я не имею права даже намекать, известен издавна. Огласке не подлежит. Ни под каким видом.

— Перестань изъясняться загадками.

— Я казню этих молокососов чудовищной, недоступной обычному воображению смертью. Не проси пояснений, дать их не могу. Поверь только, что говорю сущую правду.

— Немного проку умерщвлять скрытно. Следует устрашить варваров, заставить содрогнуться и вострепетать, пасть ниц и пресмыкаться от ужаса невыразимого...

— Попробую. Но сперва следует свидеться и посоветоваться с верховной жрицей либо ее заместительницей, Алькандрой. Будь уверен, разрешить меня от произнесенного много лет назад обета Элеана откажется. И, кстати, будет права.

— Обета? Какого обета?

Рефий вздохнул.

— Именем Аписа: отвечать на подобные вопросы воспрещено.

— Даю сроку до вечера, — сказал Идоменей. — Вечером же изволь сообщить, когда, где и как отправятся в Аид афинские пащенки.

Рефий молча отдал честь и удалился, весьма разочарованный и обозленный.

* * *

Сколь непредвиденным, скорым и решительным оказалось его свидание с Элеаной, читателю уже известно. Часом позднее ошеломленная Алькандра, сопровождаемая целой вереницей потрясенных младших жриц, объявилась в Кидонском дворце и очутилась лицом к лицу с убийцей Элеаны.

— Пойдем, — повелительно сказал Рефий, препоручив останки заботе Алисовых служительниц. — Надлежит поговорить, и весьма серьезно.

Алькандра, находившаяся в расцвете пышной, умудренной зрелости, повиновалась бывшему лет на десять младше царскому телохранителю, точно робкая девочка строгому школьному наставнику.

Слишком страшно и нежданно было свершившееся, чересчур уж уверенно и дерзко держался человек, свершивший деяние, по закону караемое смертью.

Но сама Элеана погибла, по словам дворцового вестника, за нарушение закона неписаного, за четвертую смертную вину, сама возможность которой была еще два часа назад известна лишь трем людям, ныне же осталась ведома только двоим.

— Располагайся, — любезно предложил Рефий, пропуская понурую гостью в чертог, стены которого, как свидетельствовал вековой опыт, не имели ушей. — И внимай сосредоточенно.

Алькандра бессильно опустилась в глубокое кресло, вздохнула, приготовилась выслушать грозного собеседника.