Кривые Жуковского

В ванной: «Я – бабочка, – шепчет, – пора выбираться». Снимает перед зеркалом одежду. Является голой, тонкой и немного смешной. Смеется. Внизу живота аккуратный шрамик. Не портит, но прерывает смех.

– Прекрасный доклад! – говорят ей.

Говорят еще – поздравляю, молодец, а она ищет в толпе ту, с красными губами. «Оно все так невероятно, потому что губы пухлые, а зубы белые, ровные, ну, может, только слегка мелковатые», – думала Варвара. И кожа, да, это все кожа – гладкая, свежая. С такой кожей можно себе позволить и красную помаду, да, наверное, вообще можно себе позволить все что угодно. Например, не писать хороших докладов, не вставать рано-рано, чтобы укладывать волосы перед зеркалом, пока руки не затекут, не наглаживать так тщательно рубашку, не спать одной накануне. Можно…

– Прекрасно, Варечка! – говорит ей пожилая коллега. – Пойдемте за наш столик.

Люди уже расходятся на обед, соседняя комната с конференц-залом – ресторан, по уровню, конечно, столовая.

Варвара заметила ее еще вчера, на торжественном открытии. Та сидела через несколько стульев, немного позади. Оглянувшись раз, увидев эти губы, она уже не могла слушать выступающих, хотя среди них был и Анатолий Валерьевич, которого она уважала, который преподавал ей еще в университете, на лекциях которого она сидела с открытым ртом.

– Салатик? – все та же коллега пытается за ней ухаживать, видя ее пустую тарелку.

– Я сама. Спасибо.

Она искала ее среди сидящих за столиками, оглядела все соседские. Делала это неаккуратно, ее спросили:

– Вы кого-то ищете?

Варвара улыбнулась и на секунду вообразила, что улыбается ее улыбкой, ее красными губами, и почувствовала себя такой скользкой, гибкой, всемогущей.

– Нет.

Такую улыбку она дарила бы всем, не берегла ее для одного-единственного. Милостыня недостойным, награда победителям.

– Попробуйте, это очень вкусно.

И в ее тарелке оказался кусочек мяса, потом ложка салата, еще что-то. Она не сопротивлялась, знала, что есть этого не будет. Она вообще здесь есть не будет, она уже хочет домой, эти губы все отравили. Ведь можно же быть просто красивой, но зачем быть такой хищной, зачем так понимать свою власть?

А он? Он их видел? Мысли о чужом превосходстве всегда приводили к нему. Конечно, видел, отвечала себе Варвара. Ей казалось, что этот гул голосов, наполняющий собой огромный зал, был только о них. Все говорили, обсуждали, восхищались, а обладательница прекрасных губ сидела за одним из столиков, откинувшись на спинку стула, и величественно принимала преподносимые ей дары. И он был среди дарителей.

Она встала, вышла из-за стола. Нет, она так ее не найдет, если будет сидеть и есть салат. Ее спрашивали все разом, спрашивали, хорошо ли она себя чувствует, случилось ли что. Она отмахнулась, да, да, все сразу.

Направилась к входу. Зал начинался с колонн и трех ступенек. Она поднялась. Смотрела сверху на гудяще-едящую массу.

– Как Полина? – раздался голос у самого уха.

Варвара вздрогнула. Не обернулась.

– Началось, – ответила она.

Варвара знала, что утрирует. Она ведь себя уже убедила, что оно и к лучшему. Что такой Полину не обидит, ведь сам обиженный. Но ей хотелось сообщить ему о чем-то важном, страшном, волнующем. Ей хотелось, чтобы ему казалось, что в ее жизни еще хоть что-то происходит.

– Что началось?

Она повернула голову, его подбородок почти касался ее плеча.

– Влюбилась.

Короткий смешок, а потом коснулся губами чуть выше уха. Даже не поцелуй. Но как надолго этого хватит!

***

Полина всегда приходила первой. Сидела на широком подоконнике, ждала, пока по одному начнут появляться одноклассники.

За окном было темно, и стекло от того казалось непроницаемо черным. Она изредка поглядывала на свое отражение. Она нравилась себе на черном.

Полина любила, когда уютно. Уют очень часто создавали полумрак и тишина. Она любила, к примеру, родительские собрания. Вечер, пустая школа, лампочки горят только в холле у входа и в коридоре, где немногочисленные ученики дожидаются своих родителей. За закрытой дверью далекие голоса, а если крикнуть самой, отзовется эхом.

Еще Полина очень любила сказку, которую мама когда-то читала ей перед сном. В ней одна ласточка, влюбившись по глупости в тростник, не улетела с остальными зимовать в Египет. Полина представляла себя той ласточкой, летящей в лучах заходящего солнца над пустыми гнездами, в которых еще недавно пищали птенцы, суетились их любящие родители. Рассекала крыльями воздух, который теперь был только ее. Впитывала тишину, которая ценна была тем, что еще вчера ее не было.

Полина всегда приходила первой. Но раньше, потому что так было уютно, а еще удобно – первый никогда не опаздывает. Теперь все было по-другому. Она надеялась, что он будет вторым, и тогда на черной глади оконного стекла они окажутся ненадолго вместе.

– Привет.

Но второй оказалась Алена. Она поздоровалась с Полиной на ходу, не поворачивая головы. Прошла к другому окну. Она была высокой, модной, красивой.

– Привет.

– Привет.

Это были Лешка и Глеб.