Кривые Жуковского

«Не переоделась», – подумала Полина о маме и опустилась на стул у письменного стола. Пришла с работы, плащ на крючок, сапоги к стенке. Чай пить не стала, сразу сюда. Шла и знала, что Полины здесь нет. Даже не ждала, просто сидела. Не заглядывала в ее тетради и альбомы, не включала ее ноутбук – не изучала ее, не искала ей оправданий. И уснула здесь не для того чтобы забыться Полиниными снами. Мама пришла сюда, чтобы здесь был хоть кто-то, если уж Полины здесь нет.

«Конечно, – думала Полина, – такие пустоты и следует заполнять собой». Мама это чувствовала интуитивно, поэтому до сих пор иногда по вечерам влезала в папину рубаху и разгуливала в ней по дому. Но главного она так и не поняла, что ее самой должно быть очень много, чтобы хватило законопатить все эти дыры. А она, тонкая, почти невесомая, с трудом справлялась со своим собственным местом.

«Артем, мама, очень большой и тяжелый – просто глыба, – говорила Полина с мамой. – И если он уйдет, останется бездна. Я думаю, а хватит ли меня на этот случай? И почему-то мне кажется, что хватит. Но еще больше кажется, что он не уйдет. Так что мне его нести. Но я не хочу. Он не должен быть камнем, как ты не должна быть бабочкой, папа твоей пустотой, а я ежиком. Я должна стать той, ради которой он захочет построить дом и завести рыжую собаку. Той, к которой он будет стремиться, даже если случится так, что его самого почти не останется. Он должен шептать мое имя, и пусть другим слышится, например, Алина. Тем другим, кто просто его нес, а в него не заглядывал. И загадочные линии на стене, нарисованные нетвердой рукой, должны быть обо мне. Указывать на нас».