Кризис и Власть Том II. Люди Власти. Диалоги о великих сюзеренах и властных группировках

Высшее руководство СССР первых послереволюционных лет представляло собой стихийную олигархию, когда единственный властный ресурс — личная популярность — был относительно равномерно распределен между несколькими партийными вождями[50]. Все они позиционировали себя как «солдаты партии» и этой «партии» подчинялись, понимая под ней сложившуюся на данный момент внутрипартийную коалицию[51]. Эта преданность своему классу в целом, а не каким-то отдельным положениям идеологии и объясняет непонятные с другой точки зрения «колебания» большевистских лидеров вокруг принципиальных вопросов[52]. Неразделенность личных отношений между «партийными олигархами» и служебных отношений в рамках госаппарата прекрасно иллюстрирует следующий пример:

Ставьте дело как хотите, я не об этом писал. Я писал о том, что в СНК-СТО я больше работать не буду и сделаю это так:

1. На ближайший пленум не приду

2. Всем членам пленума разошлю мое заявление

3. После пленума в СНК и СТО ходить не буду

[Большевистское руководство, 1996, с. 23].

Это записка не какого-нибудь обиженного комсомольца, а Алексея Ивановича Рыкова, председателя Совета народных комиссаров СССР, формального главы правительства страны, члена РСДРП с 1898 года. Еще более удивительным, если не принимать во внимание олигархическую психологию большевистских вождей, выглядит письмо Бухарина Сталину по поводу «Антипартийной группы Слепкова «бухаринская школа»»:

Коба… ты оказался прав, когда недавно несколько раз говорил мне, что они «вырвались из рук» и действуют на свой страх и риск, пряча от меня, сохранявшего с некоторыми из них личные отношения, свою деятельность[53] [Большевистское руководство, 1996, с. 201].

Несколько десятков сторонников Бухарина арестовывают (всю «бухаринскую школу»), а он пытается сохранить личные отношения («ты оказался прав») с инициатором этих арестов! Почему? Да потому, что с точки зрения олигархических отношений сторонники ничто, главное — сохранить статус потенциального партнера для будущих коалиций. Значимость личных отношений объясняет чрезвычайно резкую реакцию Сталина в следующем эпизоде:

Он [Сталин] зовет меня к себе. Начинает: мы с тобой Гималаи — остальные ничтожество; 4) идем в «семерку»[54] — Дикая сцена. Он начинает на меня орать; я рассказываю его слова о Гималаях. Он кричит: «Врешь! Ты это выдумал, чтобы натравить на меня членов Политбюро»[55] [Фельштинский, 1993].

Члены Политбюро спокойно относились к разногласиям по политическим вопросам, но личных оскорблений («остальные ничтожество») могли и не простить.

Высшее руководство СССР жило и работало совсем в другой системе Власти, нежели основная масса партийных кадров. Описанная в многочисленных монографиях «борьба за власть после смерти Ленина» на деле представляла собой всего лишь последовательность ситуативных коалиций вокруг перераспределения статусов все тех же «большевистских олигархов». Как только дело дошло до установления монархической Власти — «фракции» и «уклоны» моментально закончились, уступив место посадкам и расстрелам. Вот почему отсутствию организованных группировок в Политбюро не приходится удивляться — их там и не должно было быть в силу общего правила «олигарх олигарху не вассал».

Практик. Я чуть выше говорил о целях и задачах. Коалиции создавались именно для реализации этих целей и задач. Тот же Сталин отлично понимал, что если он поставит слишком резкую цель — то может потерять ситуационное большинство, и это будет ему очень дорого стоить в условиях действия механизма отстранения с поста Генерального секретаря. К слову, именно этим объясняется постепенная трансформация тех целей, которые публично ставил Сталин: если бы он сформулировал свое видение ситуации сразу, то скорее всего лишился бы возможности реализовать это видение на практике.