Преобразования, начатые в 1992 году, были столь радикальными («шоковыми»), что их было бы правильнее называть
В.А. May и Е.Г. Ясин также считали, что в 1991 году в СССР произошла революция. Ясин даже писал: «По своему значению, по глубине ломки социальных отношений, пронизавших все слои общества, [августовская] революция была для России более существенна и несравненно более плодотворна, чем Октябрьская 1917 года».
Но не будем спорить о терминах, все привыкли к слову
Литературовед В.Я. Лакшин (тогда главный редактор журнала «Иностранная литература») так писал в 1992 году о «поразительном успехе экономистов»: «На заре перестройки читали ученых-социологов, аграрников и т. п., начиная со Шмелева, Лациса, Лисичкина, Селюнина и т. д. От них общество ждало, что ему раскроют глаза на то, как жить людям, как "обустроить" жизнь в стране. Была иллюзия, что ученые не ошибутся и не соврут, потому что экономика — точная наука, подобно математике. Экономисты были популярны, как эстрадные звезды, как Валерий Леонтьев или Алла Пугачева. Помню, как Н. Шмелева приветствовал на читательской конференции зал: чуть ли не вставали, засыпали цветами. Был триумф, колоссальный кредит доверия».
Обществоведение доверия не оправдало. Оно оказалось совершенно несостоятельным в выполнении функции предвидения. Эту несостоятельность уже «на заре перестройки» можно было спокойно выявить на материале высказываний и текстов того же Н.П. Шмелева.
Способность
Шопенгауэр в «Афоризмах житейской мудрости» так определяет эту обязанность: «Прежде чем браться за выполнение какого-либо намерения, надо несколько раз хорошенько его обдумать и даже после того, как все нами уже подробно рассмотрено, следует принять в расчет несовершенство людского познания, из-за коего всегда возможно наступление обстоятельств, исследовать и предвидеть которых мы не смогли, — обстоятельств, способных опрокинуть все наши расчеты. Такое размышление непременно прибавит весу на сторону отрицания и скажет нам, что не следует, без необходимости, трогать ничего важного, нарушать существующий покой».
Если не считать, что реформаторы следовали тайному сатанинскому замыслу, то придется констатировать их поразительную безответственность и профессиональную несостоятельность. Они не смогли «несколько раз хорошенько обдумать» свое намерение.
В январе 1994 года, когда разразился небывалый в истории индустриальных обществ кризис, академик А.Г. Аганбегян так объяснил его причины в интервью Институту социологии РАН: «Надо прямо сказать, что рыночная система — это очень жестокая система по отношению к человеку. Система с очень многими негативными процессами. Рыночной системе свойственна инфляция, рыночной системе обязательно свойственна безработица. С рынком связано банкротство, с рынком связан кризис перепроизводства, рецессия, которую, скажем, сейчас переживает Европа, с рынком связана дифференциация — разделение общества на бедных и богатых… Дифференциация у нас, конечно, к сожалению, уже сейчас, ну, не к сожалению — это неизбежно, — у нас уже сейчас растет, и будет дальше резко расти».
Этот руководитель экономической науки был главным и самым авторитетным пропагандистом рыночной реформы. Но тогда он не говорил ничего даже отдаленно похожего на это заявление. И никто из его коллег-экономистов, академиков и профессоров не сделал ему никакого упрека — по сей день.