Кроха

А потом поняла: странная лысая женщина была не живая, а совершенно мертвая и никогда не была живой, потому как это была кукла. Кукла-коротышка, сделанная не из воска, а из дерева, одетая в полотняное платье, со стекляшками-глазами, вставленными в лицо. Я усадила ее на стул. Она оказалась довольно тяжелая и неуклюжая, ее конечности болтались в разные стороны. Кто-то подложил ее ко мне в комнату, чтобы напугать меня. Какое жуткое, отвратное лицо! На меня таращились невидящие глаза. Я водрузила ей на голову парик, хотя мне было неприятно до него дотрагиваться. Когда я вернула несчастной кукле более-менее нормальный вид, дверь скрипнула, и кто-то, кто все это время прятался за ней, бесшумной тенью метнулся через мастерскую моего наставника в коридор. Я поспешила следом, направляясь за скрипом половиц, точно дом указывал мне путь, желая, чтобы я настигла злоумышленника. Я остановилась у ведущей на старый чердак лестницы, оказавшись на рубеже запретной территории. Но в ту минуту я не думала, что чердак представляет смертельную опасность – теперь меня уже ничто не могло остановить. Я медленно двинулась вверх по скрипучим ступенькам, осторожно делая шаг за шагом. Встав на верхней ступеньке и оглядевшись, я никого не увидела во тьме. Но затем, спустя довольно долгое время, уже когда мое дыхание выровнялось, заметила в кромешной темноте небольшое пятно, которое двигалось ко мне и становилось чуть светлее. И у него было имя, о, его звали, да-да, Эдмон Анри Пико!

Глава сорок восьмая

Расклейка объявлений запрещена

Эдмон Анри Пико. С усами, сединой в волосах и с безумным взглядом. Я невольно прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать. Он приблизился ко мне плавным движением, точно дуновение ветерка, произведенное пауком в паутине, и прошептал:

– У вас катар? Это мощное снадобье достоверно исцеляет. Назалиа. Очищает и прочищает органы дыхания. Проникает в самые труднодоступные складки слизистой оболочки глотки и носа, растворяет и удаляет все сухие отложения и мокроту, подавляет воспалительный процесс, избавляет от шума в ушах и устраняет частичную потерю слуха.

– О, Эдмон! – воскликнула я. – Что с тобой произошло, мой дорогой Эдмон?

– Вы страдаете от кожных болезней, – продолжал он, – в виде раздражения, прыщей, угрей и красных пятен, которые могут вызвать экзему с невыносимой чесоткой и жжением? Но разве два ливра – слишком большая цена за полное излечение экземы?

– Эдмон, что случилось? Ты что, живешь здесь совсем один?

– Слабительные и освежающие фруктовые пастилки. Очень приятные на вкус. Тамар-амар, сушеный индийский сверчок, от запоров, геморроя, разлива желчи, головной боли, потери аппетита, желудочных и кишечных недомоганий. Тамар – индийский сверчок.

– О, Эдмон, что они с тобой сделали?

– Мышеловки! – повысил он голос. – Крысоловки! Больше никаких грызунов в доме!

Думай, Мари Гросхольц, думай.

– Мы не будем об этом говорить. Мы просто здесь посидим немного. Дай-ка мне перевести дух.

– Восточный десерт в Париже – фисташки.

– Да, Эдмон, конечно.

Теперь мои глаза привыкли к полумраку. И я увидела, что чердачные помещения… населены! Эдмон расставил витринные манекены по всем пустым местам. Еще тут стоял небольшой столик, а на нем – тарелки и чашки и даже скатерть. И у меня возникла новая догадка.

– А они знают, что ты здесь? Все те, кто внизу. Ты же не прячешься здесь, а, Эдмон?

Я взяла его за руку. Все пальцы у него были перепачканы типографской краской.

– Расклейка объявлений запрещена, – прошептал он.

– Они знают, не так ли?

– Расклейщики афиш будут строго наказаны.

– Да, они знают. – Ведь кто-то же приносил ему сюда еду и питье. – Так дело не пойдет, Эдмон.

Я дотронулась до его лица. Уши белые и холодные. Я потрогала его жалкие усики.

– Жди тут, Эдмон. Я скоро вернусь.

Принеся из своей мастерской острый нож, мягкое мыло и тазик горячей воды, я осторожно сбрила ему усики.

– Ну вот, – довольно заметила я. – Так-то оно лучше. Теперь ты на себя похож.

Но, по правде сказать, оставшись без усов, он мало изменился.

– Ты же узнал меня, Эдмон. Я знаю, что ты меня узнал. Сегодня утром ты кое-что оставил в моей мастерской. Не знаю, что с тобой стряслось, но ты выздоровеешь.

– Расклейка объявлений запрещена, – повторил он.

– Правильно, – согласилась я.

Внизу звякнул колокольчик.

– Мне надо идти, Эдмон, но я вернусь. Мне надо там внизу кое с кем поговорить. Да, надо! Но я вернусь.

В мою мастерскую пришел Жорж.

– Эдмон Пико, – глядя на него, произнесла я. – Он на чердаке.

Паренек ничего не ответил, но явно смутился.

– Где вдова? – спросила я.

– Прошу вас, мадемуазель, она ушла рано утром.

– Тогда где Куртиус?

– Он тоже ушел, совсем недавно. Вы с ним разминулись.

– Верю. Он услышал, что я на чердаке, и удрал, чтобы избежать неприятной беседы.

– Вполне возможно.

– Тогда где Жак?

– Еще не приходил.

– Скажи мне, Жорж, вдове известно о человеке на чердаке?

– Да, мадемуазель, известно. Это она его туда отправила.

– О, какая же гнусная женщина!

– Он, не переставая, плакал.

– Бедняжка! Жорж, расскажи мне, что случилось.