Кроха

Эта небольшая шкатулка, эта глава, заканчивается тут, я запечатала и отделила ее от прочих, предыдущих и последующих, чтобы другие люди из других глав не могли вторгнуться сюда и потревожить нас, вот почему мне нужно накрепко замуровать этот склеп, чтобы ничего из его содержимого не выплеснулось наружу, оставаясь взаперти нетронутым, божественным и триумфальным, ну и чудесным тоже. Пусть все остается недоступным для посторонних. Воск ведь тоже оберегает тайны личной жизни. Воском запечатывают письма. Воск хранит все слова мира там, где им и следует находиться, покуда они не попадут в достойные руки, коим дозволено выпустить их на волю.

Глава шестьдесят первая

Шестая группа голов

В очереди за хлебом я сообщила недоумевающему незнакомцу:

– Эдмон Пико снял с меня кожуру.

Идя домой, я остановила старика и заявила ему радостно:

– Я расстегнулась!

И молодой мамаше:

– Я любима! Меня любят!

Это были исключительно наши, Эдмона и мои, дни, которые изредка разбавлял своим присутствием наставник. Когда мы не были целиком поглощены друг другом, когда к нам присоединялся Куртиус, мы наконец могли оглядеться по сторонам и заметить самые обыденные вещи: окна, ставни, косяки, двери и дверные ручки – и мы были им благодарны! Во всех зданиях поддерживался порядок, так что мы могли там жить. Мы желали друг другу доброго утра и доброй ночи. В те дни мы ели не в столовой, так как однажды заметили крысу, по-свойски забирающуюся в буфет, а на старой кухне. Для вдовы на столе всегда ставился отдельный прибор. Чужие дети играли на потрескавшихся плитах во дворе, и их вопли нарушали хрупкий покой нашего дома.

Его восковые обитатели покрылись слоем пыли. Отрубленная голова короля так и осталась полой гипсовой формой. Когда мы навещали наши фигуры и уносили кое-какие из них, которые уже было небезопасно выставлять напоказ, в пыли на полу отпечатывались наши следы. Многие изваяния по нынешним временам стали опасны. Не стоило, скажем, демонстрировать лицо, похожее на Мирабо; нельзя было выставлять Лафайета, ибо не должно было оставаться никакого вещественного доказательства того, что этот человек когда-либо обладал лицом. Королевское семейство – особенно королевское семейство! – не следовало держать у себя в доме ни в каком виде: ни за обеденным столом, ни даже в клетке.

Как и короля, королеву тоже обезглавили; в тот день мы никуда не выходили, хотя до наших ушей с улицы доносились восторженные возгласы. Но Елизавета еще оставалась жива, ее держали в заточении в Тампле. И я знала, что посетить ее мне нельзя, поскольку подобный поступок поставил бы под угрозу наши жизни. Я удовлетворялась тем, что раз в неделю проходила мимо крепости. Надо ждать, решила я. Они должны быть довольны, что им удалось разделаться с королевой. Теперь они насытились.

Следы наших ног в пыли большого зала напоминали историю французского народа, ведь мы уволакивали запретных персонажей в запасник, там снимали с них все: сначала одежду, а потом и голову. Туловища оставались нетронутыми: опасность представляли лишь головы. Мы с Эдмоном поднимали запретные головы высоко над собой и с силой швыряли на пол, круша одну за другой, пока они не слипались в огромный восковой ком. Эдмон передал мне головы королевской семьи. Привилегия уничтожить их досталась мне по праву, ведь я их вылепила. И они полетели вниз. Нос королевы слипся с ухом ее супруга, или с подбородком ее деверя, или с рябой щекой Мирабо, или с пустыми глазницами Байи (мы сохраняли стеклянные глаза, ведь потом они могли пригодиться для новых голов). Затем мы принялись топтать головы вчерашних кумиров, круша их на мелкие кусочки, после чего собрали осколки совком и бросили в медный чан. Потом разожгли огонь и начали плавить восковые останки.

Когда воск превратился в жидкость, мы потушили огонь, Куртиус подошел к чану и с великим тщанием совершил свой ритуал. Поднеся ладони к остывающей поверхности, но еще ощущая уходящее тепло воска, он пробормотал:

– У человека, рожденного из воска, век недолог.

Через полчаса мы перевернули чан и с помощью мастихина выгребли оттуда содержимое. Огромная полусфера расплавленной истории с глухим стуком упала на верстак, и в этой однородной массе уже ничего было не разобрать. Головы исчезли, черты лиц позабылись.

Притихнув, я села рядом с наставником. Вдова спала наверху.

– Сколько работ погибло, – горестно произнесла я.

– Какие-то из них были прекрасны, какие-то так себе.

– Все уничтожено. Утрачено навсегда.

– И все же… – начал он.

– И все же, сударь, что?

– У нас остались гипсовые формы. Так что ничего не потеряно. Только стало незримым.

Так мы и жили. Мы с Эдмоном сидели, держась за руки, в хозяйственном отсеке Большого Обезьянника. Доктор Куртиус суетился вокруг вдовы Пико, чьи слабые стоны заставляли его вскрикивать в восхищении:

– Вы только послушайте! Какой несгибаемый дух!