«Крокодил»

…В кабину поездного радиста заглянула проводница Наташа, девица бойкая и весьма общительная. Язычок у нее был такой, что если бы члены поездной бригады верили всем ее россказням, то уж, наверное, не только перессорились бы между собой, но и передрались не раз.

Итак, эта примечательная особа заглянула в обитель радиста Павла Тимофеича Пухова и сказала ему страшным шепотом:

— Паш! А, Паш!

— Ну? — недовольно пробурчал отдыхающий П. Т.

— А что я тебе скажу!

— Небось опять какую-нибудь ересь…

— А на твою Лизку один пинжак положил глаз.

— И когда ты перестанешь хипповать? Говори как люди.

— На твою супругу Елизавету Иванну Пухову сильно засматривается пассажир заграничного происхождения.

Видавший виды П. Т. зевнул, поглядел в окно, потом лениво сказал:

— «Засматривается»!.. Тоже мне кинозвезда. София Лорен. Чего на нее, старую кочергу, засматриваться? — Но тут в его голосе зазвучала тревожная нотка — А ты не сочиняешь, тарахтушка? Если правду говоришь — давай его словесный портрет.

Наташа послушно зачастила:

— Не так чтобы молодой, в твоей поре. Француз, а может, и не француз. Сел в Париже. По-русски волокет… извиняюсь, говорит, но плоховато. Не особо богатый — костюмчик так себе, не фирма. А на Лизку смотрит во все глаза.

— Гм… — сказал Пухов. — Это надо же. Тоже мне красота неземная. Лолла Брижитт Бардо… Надо пойти поглядеть, что там такое. И не вышло бы неприятности. Ведь она у меня с фокусами. В случае чего огреет — международных осложнений не миновать.

И он пошел, размышляя, был ли повод со стороны его жены или не было такого повода. Вроде бы не должно. Лиза Пухова была не такая уж молодка — давно разменяла «роковой сороковой». На шее трое ребят. До сих пор вела себя вполне прилично, куда только не ездили. А взять хотя бы ее напарницу, эту самую Наташку… За ней глаз да глаз.

Иностранца он застал на месте преступления. Он стоял возле служебного купе и смотрел, как Лиза Пухова разливает чай в стаканы. А она, красная от смущения, не смела поднять на него глаз и даже раза два плеснула заварку мимо.

— Ты того… поаккуратнее, — сказал ей муж. — Чай-то цейлонский… Чего тут у вас?

— Привет! Наслушался Наташкиных сплетешек…

— Какая Наташка? — фальшиво удивился муж. — А я вовсе и не затем. Я заявки на концерт собираю… Иди, иди, тащи свои чаи. А мы тут… как мужчина с мужчиной…

В четвертом купе, где обитал иностранец, никого больше не было, остальные ушли в вагон-ресторан. Француз представился:

— Анри Бертен. Из Парижа.

— Добро пожаловать, — тактично сказал Пухов, стараясь не нарушать протокольных норм. — А я Пухов Павел, по-вашему Поль, а по отчеству Тимофеевич. Как по-французски Тимофеевич — сказать затрудняюсь. Поездной радист… Да. Вот такое, значит, дело. Будем знакомы. Какие с вашей стороны будут пожелания в смысле музыкальных произведений? Репертуар у нас обширный…

Господин Бертен по-русски говорил ужасно, но понять его было можно. Он даже сумел заказать песни в исполнении Шаляпина и «Зикиной». Затем разговор перешел на личные темы.

— Слушайте, господин Анри, — смущенно сказал Пухов, — Лизавета, проводница ваша, она, значит, мне приходится супругой. Ма фам, так сказать. А вы, как я заметил, интересуетесь…

Господин Бертен, нимало не таясь, ответил:

— Очень интересуюсь.

— Вы меня, конечно, извините, — стараясь держаться в дипломатических рамках, продолжал Пухов, — но чего такого вы в ней нашли? Она, прямо скажем, не эта… не мадам Баттерфляй. И лет ей хватает. А уж характер — не приведи господь. Унеси ты мое горе (он явно сбивал цену своей ясене).

Но француз успокоил Пухова:

— Дело в том, что я эту женчину уже видел. Видел! Но где? Никак не могу вспомнить. И вот утруждаюсь, ломаю свой голова.

— Ее? Видел? А ты часом не ошибся?

— О, нон! Эта самая. Точно она. Но где встречал? Где?

— Все может быть, — нахально воткнулась в разговор Наташка. — Не был ли он прошлой осенью в ЦЦКЖ? Мы там в самодеятельности выступали. Лизка — сольным номером. Пела «Горьку ягоду» и «Подари мне платок». А я тарантеллу плясала. Цветов этих нам тогда накидали!

Когда пассажиру втолковали, что такое ЦЦКЖ, он с уверенностью сказал:

— Нет, я там не был. Я вообще ваша страна первый раз.

Теперь задумался Пухов.

— Гм… Так-с!.. Где же еще? Родилась Лизавета в Армавире. Во время войны семья перекантовалась в Тюмень. Потом в Москву. Здесь мы и познакомились… Анрюша, в Армавире либо в Тюмени ты, ясное дело, не бывал.

Иностранец отрицательно помотал головой.

— Я еще в Анапу ездила. В дом отдыха! — крикнула из коридора Лиза. — Может, там…

Оказывается, Бертен в Анапе не был. Он только собирался побывать, но не в Анапе, а на Пицунде.

— А вот, может, — задумчиво сказал Пухов, — ты погоди, Бертюша, то есть Анрюша, я сейчас.

Он умчался и через считаные минуты вернулся, таща под мышкой зеленую папку с тесемками.

— Вот погляди-ка, как там тебя… Вот моя жена, Лиза то есть.