Кроманьонец

Глава 26

Путешествие в одиночестве всегда возвращает человека в его прошлое или, напротив, побуждает грезить о будущем. Я не грезил, из своего будущего дословно восстановил в памяти рассуждения жены: «Удивительное дело: чем насыщенней и содержательней становится моя жизнь, – говорила она, – тем чаще я обращаюсь к воспоминаниям. По идее моё настоящее „здесь и сейчас“ должно превалировать над далёким и полузабытым прошлым или, по крайней мере, конкурировать с ним. Но всё происходит наоборот. Прошлое, когда я смело зову его к себе в гости, приходит не только с печалью об ушедших годах, но и с бесценными подарками осознавания себя в настоящем…»

Она была удивительной и совсем не похожей на Утаре. А может, я так и не понял того многого, что могло бы сроднить их? Оптимизм, например. Как мне смешно было тогда слушать рассуждения о возможностях в сорок лет ещё запросто выучить несколько языков, родить ребёнка. Я заверял, ей уже не стать балериной, а мне капитаном дальнего плавания, в пятьдесят она говорила о ярких переживаниях духовных и интеллектуальных открытий, а я думал, что она уже не сможет родить. В шестьдесят она подтолкнула меня к строительству дома, а восьмидесятилетний юбилей с её подачи я отметил прыжком с парашютом.

Вспоминая, я размышляю: что мне дают воспоминания? Вдохновение или печаль? Силу или разрушение? Я плыву по реке в своё прошлое, к людям, ставшим для меня родными, радуюсь, ожидая встречи, и тоскую, грущу, вспоминая своё возвращение домой после окончания войны.

Ноги сами несли с той встревоженной паровозными гудками и гулом сотен голосов станции скорее домой, в тишину лесную. Позвякивали на груди награды, а сколько было на сердце радости! Верил, что встретит меня Катюша, провожавшая когда-то в армию, но почему-то переставшая писать уже с полгода как. Думал, не доходят её письма, уж слишком быстро мы двигались на Запад.

На полпути от колодезного сруба до дома я остановился в ольховой прохладе. Пил бы и пил, но холодной была водичка, обрадовался знакомому с детства вкусу. Намочив волосы, тронулся дальше.

Из-за сосен показались избы, как в зелёном дожде, стояли они среди берёз и лип, в которые врывалось солнце и, рассеянное листьями, сыпалось на крыши, на траву и на плетни, обнятые разомлевшими лопухами.

На повороте к родительскому дому у колодца мы с Катюшей и встретились. Увидел её большой выпирающий живот и сразу о недошедших письмах понял, и такое всё родное вокруг, простенькое, как проталинка, с которой раскрывается земля, чтобы зеленеть потом, и цвести, и пахнуть гречишными, липовыми и ржаными медами, вдруг совсем обесценилось злостью и стыдом…

В километре от посёлка Рыб загнал долблёнку в прибрежные кусты и скрытно пошёл берегом, размышляя, какие чувства мне принесёт встреча с соплеменниками. Недавние воспоминания ещё сдавливали сердце, но, когда увидел на берегу копошащихся у лодки Тиба и Тина, все недавние тревоги тут же позабылись, и сердце радостно забилось. Я побежал к девушкам, хотя быстро с поклажей за плечами и в руках у меня не получилось. Зато рыбачки, увидев меня, припустили навстречу. Бросив под ноги корзины, я раскрыл соплеменницам свои объятия. Пришлось закрыть ладошкой рот Тина. От избытка чувств она стала повизгивать, а обращать на себя внимание земледельцев мне не хотелось. Над их посёлком курились дымы, и кое-кто уже проснулся: сюда доносились голоса.

– Тише! Меня же изгнали…

– Лоло, идем! – прошептала Тиба и, подхватив корзину, свободной рукой подтолкнула меня в спину к посёлку.

Вторую корзину взяла Тина, и мы молча пошли. Река залила балку, и узкая тропа повела нас в метре от поверхности тёмного озера. Я шёл с опаской. Не очень-то хотелось поскользнуться и оказаться в ледяной воде. Тиба то и дело подталкивала меня, посмеиваясь над моей неуклюжестью.

Вскоре тропа стала шире, и я увидел костёр и мужчин племени у него. Той, Лим, Лют и Тошо – наши и Норх с Брехом из Лосей. Они заметили нас и побежали навстречу. Представив, как сейчас станет шумно, я остановился и вытянул руки, рассчитывая, что они поймут. Не поняли, но Тина, поставив корзинку, метнулась к ним и остановила Тоя. За вожаком остановились и другие, судя по удивлению на их лицах, они так и не смогли понять причины в происходящем. А я был рад. Даже когда рёбра затрещали от их объятий…

Меня накормили лепёшками. Пока я рассказывал соплеменникам о своей жизни в изгнании, показывал металлические орудия труда, Лило тут же, у костра перетёрла каменным тёрочником зёрна в муку и, замесив тесто, вылила мучную кашицу на разогретый камень. Запахло хлебом! Я уже позабыл, каким на вкус был хлеб в моей прошлой жизни, но вкус этой лепёшки мне показался совершенным. Ел бы и ел…

Ребёнка моей детской подруги, пока та готовила для меня, держала на руках Тиба. Малыш, замотанный в заячьи шкуры, спал. Мне хотелось расспросить Лило о её жизни и ребёнке, но мужчины племени уже успели оценить бронзовые топоры и ножи и бурно выражали свой восторг. Стало немного шумно…