Кровь Амбера

— Мораль можно в это дело не вмешивать, — заявила Джулия.

— Нет, нельзя, — отозвался Люк.

— Не согласна, — возразила она.

Люк пожал плечами.

— Она права, — вмешалась неожиданно Гейл. — На мой взгляд, долг и мораль — не одно и то же.

— Ну, если у тебя есть какой-то долг, — сказал Люк, — нечто такое, что ты обязательно должна сделать — скажем, дело чести — то это становится твоей моралью.

Джулия посмотрела на Люка, потом на Гейл.

— Это означает, что мы только на чем-то сошлись во взглядах? — спросила она.

— Нет, — ответил Люк, — по-моему, не сошлись.

Гейл отхлебнула пива.

— Ты говоришь о личном кодексе чести, который не обязательно должен иметь что-то общее с общепринятой моралью.

— Правильно, — согласился Люк.

— Тогда это на самом-то дел не мораль. Ты говоришь только о долге.

— Насчет долга ты права, — ответил Люк. — Но все равно это мораль.

— Мораль — это ценность цивилизации, — сказала она.

— Никакой такой цивилизации не существует, — отрубил Люк. — Это слово означает лишь искусство жить в городах.

— Ладно, допустим, тогда культуры, — поправила она.

— Культурные ценности относительны, — улыбнулся Люк, — и мои утверждают, что прав я.

— Откуда же ведут происхождение твои? — спросила Гейл, изучая его лицо.

— Давай поддерживать дискуссию в русле чистом и философском, а? — попросил он.

— Тогда, может быть, нам вообще лучше отбросить это понятие? — сказала Гейл, — и говорить только о долге?

— А что случилось с мощью? — спросила Джулия.

— Она где-то тут, — вступил в разговор и я.

Гейл вдруг показалась совершенно сбитой с толку, как будто наша дискуссия не повторялась тысячу раз, как будто она действительно вызвала какой-то новый поворот мысли.

— Если они — две большие разницы, — медленно проговорила она, — то что же важнее?

— Нет между ними разницы, — сказал Люк. — Они одно и то же.

— Не думаю, — возразила ему Джулия. — Но долг и обязанности бывают обычно четкими и ясными, а, похоже, что этику можно выбрать себе по вкусу, так что если уж я обязана что-то такое иметь, то я бы предпочла мораль.

— А мне нравится четкость и ясность, — сказала Гейл.

Люк влил в себя остатки пива, тихонько кивнул.

— Дерьмо! — бросил он. — Занятие по философии только по вторникам. А сегодня уик-энд. Кто оплатит следующий круг, Мерль?

Я поставил левый локоть на стол и разжал ладонь.

В самый критический момент, когда мы со все нарастающим напряжением давили друг на друга, он процедил сквозь стиснутые зубы:

— Я ведь был прав, не так ли?

— Прав, — заверил я его как раз перед тем, как прижал его руку к столешнице.

Мощь.

Я достал почту из небольшого ящика в парадном и отнес ее наверх к себе в квартиру. Там оказались два счета, несколько рекламных проспектов и что-то толстое, отправленное первым классом без обратного адреса.

Я закрыл за собой дверь, положил в карман ключ и бросил дипломат на ближайший стул. И направился было к дивану, когда зазвонил телефон на кухне.

Бросив почту на журнальный столик, я повернулся и пошел на кухню. Раздавшийся позади меня взрыв мог и быть, а мог и не быть достаточно сильным, чтобы опрокинуть меня. Этого я не знаю, потому что помимо воли нырнул вперед, как только он прогремел. И ударился головой о ножку кухонного стола. Это несколько оглушило меня, но в остальном я оказался невредимым. Все повреждения пришлись на другую комнату. К тому времени, как я поднялся на ноги, телефон перестал звенеть.

Я давно знал о том, что есть уйма более легких способов избавиться от почтовой макулатуры, но после еще долгое время гадал, кто же это висел на телефоне.

Иногда я также вспоминаю начало всех бед, тот летящий на меня грузовик. Я лишь мельком заметил лицо шофера, прежде чем метнуться прочь — инертное, лишенное всякого выражения, словно он был мертвым, загипнотизированным, одурманенным или одержимым чем-нибудь.

А затем последовала ночь налетчиков. Они напали на меня без единого слова. Когда все кончилось, и я направился своей дорогой, то оглянулся всего раз. Мне показалось, что я увидел темный силуэт, скрывшийся в подъезде раньше, чем я успел его рассмотреть — достаточно своевременная предосторожность в свете того, что только что произошло. Но, конечно, это мог быть и кто-нибудь сам испуганный нападением. Я разрывался на части в догадках. Тот тип находился слишком далеко, чтобы суметь толком описать меня. Если я вернусь, и он окажется невинным зевакой, то тогда будет свидетель, способный описать меня. Правда, я не сомневался, что этот типичный случай самообороны нагляден, и дело тут же закроют, едва его заведут, но хлопот будет масса. Поэтому я махнул рукой и пошел дальше. Еще одно интересное тридцатое апреля.

Потом был «день винтовки». Когда я торопливо шагал по улице, раздалось два выстрела. Обе пули прошли мимо прежде, чем я сообразил, что происходит, заметив только отлетевшие от стены здания слева от меня осколки кирпича. Ни намека на третий выстрел не последовало, но из здания по другую сторону улицы донесся глухой стук и треск. Окно третьего этажа было распахнуто.