Кровь фоморов

Лучше бы он этого не делал. Баньши так и осталась испуганно стоять при входе, беспомощно хлопая красными, не выспавшимися глазами, широко окантованными болезненными темными кругами. Из зеленой клети донеслось режущее барабанные перепонки мяуканье, а на его невольный вскрик в комнату ввалилось безобразного облика чудище, источавшее неописуемую вонь и ревущее, подобно дикому зверю. Морда твари была перекошена и покрыта уродливыми пятнами, маленькие глазки, один из которых казался подслеповатым, горели злобой, всклоченная грязная шерсть на затылке, щеках и подбородке местами поредела, желтые клыки были стесаны и покорежены, а из рыхлых ноздрей сочилась противная слизь, стекая по носогубной ложбинке на бурую щетину над губой. Существу было тяжело передвигаться на его задних конечностях, судя по всему, оно привыкло ходить на всех четырех. Баньши что-то негромко и просительно выкрикнула и тут же начала издавать странные отрывистые звуки, похожие на стук, от которых ее глаза вдруг стали еще краснее, а тело согнулось пополам. Тем временем чудовищный боггарт выдернул Ллеу из кровати (чужой узкой кровати с невразумительным дощатым навесом над головой) и грубо швырнул его на пол. Плоская гнилая змея взвилась в воздух и больно ужалила его пониже спины. – Неужели это тот самый ад, который пророчил ему отец? Тот, который начинается, когда ты становишься взрослым? Но где он сам? И где Этта, его мать? Почему они оставили его на растерзание этим монстрам?

Жуткий орущий боггарт продолжал хлестать его своей мерзкой кишкой по всем местам, по каким только попадал. Ни руки, ни ноги почему-то упрямо не слушались, похоже, оцепенение ужаса поглотило его целиком. Дверь всхлипнула вторично и два новых голоса добавились к хору: один – задористый и резкий, второй – глубокий и мелодичный. Первый сразу же зашелся насмешливым гоготом, второй же пронзительно вскрикнул. И через мгновенье нежные девичьи руки оплели тело Ллеу, в лицо пахнуло приторно-сладким ароматом, а растрепанная прядка светлых, точно белый мох, волос пощекотала ноздри. Истошно вопящая никса отчаянно прижала юного короля к груди, собой прикрывая его от сыпавшихся сверху ударов. Казалось, боггарт с абсолютным удовлетворением переключился на нее, продолжая орать что-то с лающе-злобной интонацией. Через несколько секунд он выдохся, споткнулся и растянулся плашмя на полу, продолжая изрыгать неясные проклятья. Хрипло дышащая баньши попыталась оттащить его назад к двери, кажется, еще одна тень – высокая и угловатая – присоединилась к ее мучительным потугам. Боггарт стал трепыхаться чуть меньше, потом и вовсе обмяк, мямля что-то совершенно невнятное себе под нос. Никса что-то выкрикнула им и помахала рукой. Краем глаза Ллевелис видел, как круглоглазый гоблин выволок из клетки, судя по всему служившей кроватью, маленькое слюнявое существо с заплаканными глазами и скрылся за дверью вслед за первой диковатой процессией.

Кожу жгло огнем, но обида пылала еще жарче. Ему и раньше иногда попадало от Этты, но мать никогда не была по-настоящему жестока. Да и кто он такой, этот чужой уродливый боггарт, место которого – под лавкой! Та, кого он принял за никсу, неуклюже перетащила его обратно на кровать, натянула грубое кусачее одеяло до самого подбородка и сама присела рядом на краешке.

Никсой она не была. Никсы всегда пахнут морем и всегда задумчиво-зеленоглазы, как прибрежная волна. У этой же цвет глаз был голубовато-серым, взгляд чуть замутненным, а запах каким-то мускусным и кричащим. Ее волосы казались тусклыми, точно давно высыхающая на берегу пена, и отливали ржавой желтизной вместо приятной зелени. Впрочем, она по крайне мере не орала на него и не пыталась его ударить. Напротив, она вдруг принялась осторожно гладить его по волосам и что-то неясно нашептывать, словно он был испуганным зверенышем, которого нужно было утешить и успокоить. А потом она так же тихонечко запела. Ллеу затаил дыхание и прислушался.

Он знал этот язык. Слышал его раньше. Это был язык, на котором его учитель музыки Шим иногда говорил с его отцом Киэнном, язык, на котором болтали смешные и очаровательные существа из Маппет-шоу, язык, на котором пел высокий золотоволосый человек, похожий на эльфа. И эта песня тоже показалась ему знакомой. Да-да, ее пела та темнокожая ферришинка! Хотя нет, она не была ферришинкой. Отец звал ее Аретой.

Люди. Вот кто они такие. Но кто пустил их в Маг Мэлл? Что они здесь делают?

Старательно вспоминая слова языка людей, Ллеу наконец медленно выговорил:

– Кто... ты... такая?

Серые глаза с размазанной на нижнем веке тушью наполнились скорбью и состраданием:

– Ты опять не узнаешь меня, Майк? Это я, Аманда, твоя сестра. Не бойся, все хорошо.

Ллевелис тщетно попытался вспомнить смысл слова «сестра». Кажется, оно значило что-то потустороннее, то, о чем в Маг Мэлле почти не говорили. Он еще раз десять прокрутил в мозгу ее фразу:

– Кто такой Майк?

Девушка прикусила губу, стараясь не расплакаться:

– Майк, Майк – это ты.

Дэ Данаан решительно мотнул головой:

– Меня зовут Лу. И я тебя не знаю.