Кровь героев

Климов умолк, подумав вдруг, что и на самом деле не уверен, какое из двух этих зол считать меньшим.

— А у тебя, Саша, очень содержательная жизнь, — с некоторой даже завистью (во всяком случае, так показалось Климову), проговорила Инга. — Совсем, наверное, не остается времени для себя.

— Это точно! — воскликнул Климов. — Это ты в самую десятку! Совершенно некогда о себе подумать, зато у других для меня времени навалом. Люди забросили семьи, не ходят в кино, не играют с друзьями в преферанс и шахматы, не смотрят телевизор, а целыми днями и, заметь, ночами окружают вашего покорного слугу неусыпной заботой. И этого мало, один симпатичный старичок, человек чрезвычайно ученый, раскрыл мне глаза на моих предков. И, представь себе, родственнички: куда не плюнь, насильники, грабители, братоубийцы, оборотни, — одним словом, отпетые головорезы. Дедушка по маминой линии, красный кавалерист, пришел бы в ужас, узнай он, с какой контрой породнилась его дочь…

Александр умолк, а Инга, прижавшись к нему всем телом, поцеловала его в губы.

— Может быть, отвлечемся от мрачных мыслей и, пока ты еще не в тюрьме и не в могиле, займемся чем-нибудь приятным? — прошептала она. — Например личной жизнью, а?

«Личной жизнью, а? Пока он, Климов, еще не в тюрьме и не в могиле?» Классная девчонка! Такие, как она, да еще Барбиканыч, просто украшают жизнь!

— Слушай, тебе никто не говорил, что ты классная девчонка? — спросил Саша Ингу, обнимая ее так, что у девушки, захрустели кости.

— Говорили, — ответила она восхищенным шепотом, когда Александр разжал объятия. — Но при этом не порывались сломать ребра.

— Значит, они ни черта не понимали.

— Это точно.

* * *

— А я чувствовал, что ты придешь, Всеволод Иванович; нет, не чувствовал — знал, — негромко произнес отставной генерал-майор и умолк.

Он пригласил своего бывшего заместителя в пыльный кабинет, где по трем стенам стояли полки с книгами, несколько стульев и старинный письменный стол красного дерева, украшенный резьбой. За ним и разместился хозяин, усадив гостя напротив, отчего тому на какое-то время показалось, что Совинский вновь стал начальником, к которому он, Орехов, зашел в кабинет с докладом. Шторы прикрывали окно лишь наполовину, и лучи склонявшегося к закату солнца, в которых роились тучи пылинок, освещали бронзовый письменный прибор и лежавшие на столешнице покрытые пигментными пятнами руки хозяина.

Лучи били прямо в лицо посетителю, который, не желая выдавать своего стеснения, старательно делал вид якобы ничто его не беспокоит. Совинский не в первый уже раз произносил эту фразу, и Орехову даже начинало казаться, что пришел он зря, так как у бывшего начальника развился склероз и потому спрашивать его о делах давно минувших просто бесполезно.

Но хотя и внешний вид хозяина, и душная, если не сказать, затхлая атмосфера, царившая не только в кабинете, но и во всем жилище, удручали генерала, а бивший в глаза свет раздражал, уйти Орехов не мог и потому принужден был сносить, выпавшую на его долю муку.

После некоторой паузы генерал-майор наконец продолжил:

— Небось, поручил своим ребятам личные дела отставников перебирать? Тех, кто в Белоруссии служил?.. Удивляешься проницательности моей? — Он усмехнулся. — Не удивляйся. Мне делать нечего, я газетки читаю от скуки. Иногда думаю, размышляю, понимаешь… Оборотень тебя беспокоит? Оборотень. Да он и впрямь оборотнем стал: горлышки людям рвет, резвится… Неохота тебе на пенсию, Всеволод Иванович? Неохота. А ведь попрут. Да и то сказать, генерал-лейтенантом в отставку выйдешь, не то что я.

— Для того и дали мне это звание, чтобы с почетом

проводить, — согласился Орехов. — Да только вот замену пока никак не найдут. Заело там в Москве шестеренку какую-то, да то — дело времени. Ждать все равно недолго.

— Возьмешь его, — с уверенностью произнес генерал-майор и усмехнулся, — покомандуешь еще.

— Ты и правда, Егор Федорыч, думаешь — это он? — с сомнением спросил генерал-лейтенант. — Погиб же он. Сгорел. Труп опознали, ты же сам это не хуже меня знаешь.

— Оборотень, — веско произнес Совинский, — он на то и оборотень. Его, брат, так просто не возьмешь. И сам ты понимаешь, что никто другой так работать не может. У него талант, редкий дар, можно сказать. Если бы в Бога верил, — генерал-майор усмехнулся, — сказал бы, что с нечистой силой наш с тобой приятель знается. Он ведь к кому угодно подобраться мог. Да что подобраться, хоть ты будь с ним знаком — рядом пройдет, если не захочет, чтобы узнали его, не узнаешь. В газетках-то большинство чушь пишут, да я ведь и между строк читаю… Не верил я, ей-Богу, не верил, что погиб он. Слишком уж просто… Не мог он так нелепо умереть… Ты связного ищешь среди наших, а не думал, может, есть кто в Москве служил или еще где, а потом в отставку вышел и к нам перебрался?

— Вот ты говоришь — в отставку, — согласился Орехов. — Я проверял и уволенных проверяю, да только у нас здесь никого, кто знал Оборотня, быть не может, да и в других местах тоже таких уже в живых не осталось. Так что, проверяй не проверяй. Не себя же мне проверять?