Кровь ниори

Только лишь успел рот открыть, как пришлось уворачиваться от ветки тави, протянувшейся поперек дороги. Надо сказать, после целебной травки у Леки все выходило ловчее, словно вязкая пелена, в которой барахтался его ум после ночи в старом городе, раздвинулась немного, позволяя увидеть горизонт. Как будто снова стал самим собой. Он даже успел крикнуть, чтобы Има не ударилась о коварную ветку. Пришлось разделиться.

Высокие мощные тави с раскидистыми ветвями начали частенько перемежаться со стройными лики. Корни настырно лезли наверх, в обход валунов и друг друга. Не первый день Леки уже подозревал, что под слоем лесной земли прятались скалы. Тави никогда поверху свои корни не разбрасывают, норовят поглубже в землю опустить, а здесь они словно держались с трудом, изо всех сил цепляясь за почву. Да и путь целился то вниз нырнуть, то вверх взгромоздиться. До следующего привала им пришлось петлять по холмам, поросшим тави, и Леки, сгорая от нетерпения и великого множества вопросов, любуясь золотистыми прядями Имы, выбившимися из тяжелого узла, небрежно схваченного узкой лазурной лентой, не мог дождаться, когда же кто-нибудь из стражей скомандует привал.

К его превеликому сожалению, им так не пришлось поболтать во время остановки. Почти все время Има провела рядом с отцом, долго разговаривала с Лиссом. Они все возились и возились, устраивая Нока Барайма поудобнее.

Вскоре после того, как дорога полегчала, отец Имы вновь обрел свою болтливость. Тряска, ставшая в последние дни совсем незаметной – уж скорее плавное покачивание, чем тряска, – не беспокоила его больше. На сложных участках пути он терпел, тихонько покряхтывая, но как только дорога выравнивалась, он тут же начинал распространяться о том, как светит солнце – должно быть, весна наконец вступает в силу. Или чего так грустен Леки, уж не ломит ли ему плечо? А что будет делать Дэйи, когда они дойдут до приграничья с Игалором? Словно хотел наверстать все то, что пропустил, пребывая несколько дней в беспамятстве. Отвечали ему односложно, но это нисколько не смущало словоохотливого лекаря. Сейчас, когда дорога опять пошла вниз и Дэйи с Триго то и дело переступали через корни и огибали валуны, он опять примолк. Видать, тяжко стало, и дочь поспешила к нему, бросив Леки. Ее тетушки и мать собрались там же, неподалеку от носилок.

Леки лениво жевал траву, поспешно протянутую Имой почти на ходу. Рот снова вязало, но он терпел: травка свое дело знает. Без вожделения он поглядывал на лепешку и горсть орехов в руках приближавшегося Триго. Все, что досталось ему сегодня.

– Бери, это твое. – Триго подошел и ссыпал орехи в раскрытую ладонь Леки, кинул лепешку на колени. – Скрутов вчера целиком съели, ничего не осталось. И лепешки – на два-три дня, не больше, и то если по одной.

Он развел руками.

– В спешке хватали все, что под руку попалось, а муки взять даже не подумали. Можно было бы на камнях испечь…

Леки покосился на лепешку, попробовал отломать кусочек. Как камень. Он вспомнил пушистые, будто дышащие лепешки, что приносила ему Има в домике Лисса вместе со своими настоями. Душистые и румяные, политые сладким пряным варевом из плодов акалита… Даже слюна потекла. Он снова ковырнул лепешку – не ломалась, хоть ты тресни!

– Водой размочи. Из фляги, – посоветовал Триго.

Он тоже привалился к стволу и старательно кропил свою лепешку влагой. Леки последовал его примеру. Вода, что они набрали вчера из журчащего родника у подножья холма, казалась ему вкуснее любой еды. Необыкновенная тут вода, в середине Тэйсина. Он глотнул несколько раз, чтобы разлепить рот, онемевший от листьев исмена – лесного помощника.

– Триго, можешь хоть ты мне сказать, что такое луини? – Триго удивленно вскинул на него глаза. – Или кто такие? Мне Има рассказывала, рассказывала, да я ничего толком не понял.

Триго оторвался от лепешки.

– А ты не знаешь?

– Откуда бы… – Леки, наоборот, старательно принялся крошить свою.

Парень недоверчиво покачал головой.

– Луини, они везде, во всем. Как еще сказать? Они как ниэ… всего, что есть… воды, деревьев, гор и холмов. Есть луини огня, но с ними трудно ладить. – Вздохнул и добавил: – Так говорят…

– Вот если бы ты мне заодно, – вкрадчиво вступил Леки, – разъяснил, что за штука такая эта ниэ… я б, может, и понял.

Триго повел плечом, совсем так же, как Има недавно.

– Шутишь? Нет? Ниэ – это то, что живет у каждого внутри. Суть его, существо. Как еще сказать?

– А потом?

– Что потом?

– Когда умирают?

– Если ниэ сильное, оно остается, не уходит. Не полностью, конечно, только часть. Та, в которой память. У ниори сильное ниэ, у многих… – Триго сник, как будто его встревожили собственные слова.

– И они остаются?

Триго опустил глаза, нещадно кроша размокшую лепешку, становившуюся трухой в его пальцах.

– Не все. Истинные ниори – все, если того пожелают, а мы… если сможем. Но нам редко удается.

Леки наконец оборвал уж явно неприятный для Триго разговор.

– Вроде понял. Теперь и про луини понятно стало. Так что же, – внезапно отшатнулся он от ствола, – там тоже луини?

Триго кивнул.