Кровавая ария

— Знала лишь, что у него появилась женщина, но вот кто она, откуда, так и не выяснила. Я даже однажды проследила за Эйчиком, когда заметила, что он особо прихорашивается после спектакля: пять минут у зеркала вертелся, волосы укладывал, узел галстука раза три перевязал, одеколоном весь избызгался, даже зубы сходил почистил. Собственно, с зубов-то всё и началось, я после этого наблюдать принялась.

— И кого вы видели?

— Мне страшно хотелось увидеть соперницу, — вздохнула Ари, — понимание, что я — отнюдь, не красотка, пришло ко мне лет в двенадцать-тринадцать. Именно тогда девочки-одноклассницы принялись прихорашиваться, модничать и на мальчиков заглядываться. Поплакала тогда я изрядно, пока бабушка, да будут её посмертные пути лёгкими, сказала: «Боги не одарили тебя внешностью, не беда, бери умом, обаянием, заботой. Стань для своего избранника незаменимой, и он позабудет о твоих недостатках». Видят боги, я старалась, жутко старалась. Но когда увидела в такси ту, что заняла моё место, подумала: бабуля, как ты ошибалась! Меня со всей моей огромной любовью, умом и заботой променяли на каноническую пустышку, ухоженную с головы до кончиков наманикюренных ноготков, на модную шляпку, меха, бриллиантовый браслет. А самым обидным была красота женщины в мехах. Знаете, эдакий эталон из модного журнала: прямой нос, пухлые губы, брови дугой, длинные роскошные волосы. Против неё у моих заботы и обаяния не оставалось ни единого шанса. Эйдо летел к ней, словно на крыльях. Выбрал самый шикарный из поднесённых ему букетов, подскочил, поцеловал ручку прямо через отрытое окно, протянул букет, уселся рядом, и они укатили.

— После такого вы решили убить его: не доставайся же ты никому! – продолжала гнуть свою линию чародейка.

— Нет. Поплакала, конечно, что уж тут греха таить, но потом как-то вдруг успокоилась. Боль и ревность сменились пониманием: рано или поздно она надоест моему любимому, или же даме прискучит неприспособленный и разбросанный возлюбленный, за которым надо ходить, как за маленьким ребёнком. Одно слово – единственный сынок пожилых супругов, божье благословение. Мамаша в нём души не чаяла, вот и набаловала так, что Эйчик чашку рису сварить себе был не в состоянии. Тогда-то я и получу второй шанс.

— Что за письмо вы забрали из кармана Финчи? – спросил коррехидор.

Ари снова вздохнула, потёрла покрасневшие от непрошенных слёз глаза и потянулась за своей сумочкой. Отдала коррехидору сложенный листок дорогой писчей бумаги с бледными цветами сакуры по верхнему краю.

— Вот это письмо. Прочтите. Вы сразу поймёте, почему у меня не было резонов убивать Эйдо.

Вил раскрыл письмо. Первое, что ему бросилось в глаза, так это прекрасная каллиграфия. Все иероглифы были начертаны с великолепным мастерством, а некоторые горизонтальные штрихи и летящие точки, выполненные с профессионально рассчитанной небрежностью, придавали написанному изысканность.

Дорогая Хи́на!

– довольно банальное начало для такого каллиграфического шедевра, с некоторым сожалением прочёл коррехидор, — моя рука дрожит, пока я вывожу эти последние строки, которые обращаю к тебе, — опять-таки, наглое враньё: не видно ни одного ключа или элемента, где твоя рука бы дрогнула, — наше расставание явилось жестокой неизбежностью, к какой неизменно приходят те отношения между мужчиной и женщиной, которые восторженные глупцы именуют любовью. Я убедился, для меня любви просто не существует. Страсть, желание, подчас собственнические инстинкты истинного человеческого самца, гордящегося перед себе подобными успехом у красивой женщины, но не любовь.