Кровавая ротация

— Догадывается, — ответил Сквозняк, — у меня же все на морде написано, да и на теле вон сколько рисунков небиблейского содержания.

— И что, она не боится замуж за уголовника выходить? — спросил Краб.

— Не знаю, наверное любит она меня, — ответил Сквозняк, — поэтому и не боится. А потом, я смогу ее защитить, если будет нужно. Но думаю ничего плохого не должно случится. И вообще, Краб, я вскоре хочу от дел отойти, я же не вор в законе, намертво не повязан, уйду, поставят на мое место другого, а я займусь бизнесом. Строительным. Буду дома строить. Ну давай, пойдем к мангалу, я сейчас такой шашлык пожарю, пальчики оближешь!

Краб согласно кивнул и они подошли к освещенному ночной лампой столу.

****

Утром Матвей Спичкин, на ходу натягивая одежду, обжигаясь выпил чашку кофе, сунул свою видеокамеру с кассетой на которую наговорила Татьяна в сумку и поспешил на телестудию. К тому времени и Татьяна, и Саша уже проснулись.

— Ждите меня здесь, — сказал он Татьяне и Александру, собираясь, — постараюсь, чтобы это интервью вышло в двенадцатичасовом эфире. Перед эфиром я вам позвоню.

С этими словами он выскочил в подъезд и побежал вниз, одухотворенный идеей сделать сюжет, который «взорвет» эфир. Татьяна закрыла за ним дверь на замок, вернулась на кухню и стала пить свой недопитый кофе. Саша, умывшись в ванной, тоже зашел на кухню и закурил у открытого окна. Он опять был в шортах и своей неизменной спортивной куртке.

— Ты что и спал одетым? — спросила его Татьяна.

Саша безмолвно отодвинул полу куртки и она увидела у него за поясом рукоять револьвера.

— Не хотел твоего телеведущего пугать оружием, — ответил Саша, — захватил «ствол» из джипа.

— А зачем тебе оружие? — спросила Татьяна.

— Пригодится, — ответил Саша, — мало ли что. Мы ж с тобой ввязались в разборки, а не в товарищеский матч школьных команд по баскетболу.

— Дай мне посмотреть револьвер, — попросила Татьяна, — я настоящее боевое оружие никогда еще в своих руках не держала.

Александр отодвинул барабан револьвера и высыпал патроны себе на ладонь. Разряженный револьвер протянул Татьяне.

— Тяжелый, — сказала она и прицелилась куда-то в окно, где покачивались верхушки тополей.

Татьяна взвела затвор, нажала пальцем на спусковой крючок, револьвер щелкнул.

— Бабах! — громко сказала девушка и протянула револьвер обратно Александру.

Он убрал его за пояс шортов.

— А ты можешь без проблем в человека выстрелить? — спросила Татьяна.

— Могу, — ответил Саша.

— А я, наверное, не смогу, — сказала она, — хотя кто его знает…

Помолчали. Татьяна напомнила:

— А ты вчера обещал мне рассказать о том как вы с отцом воевали в Чечне. Как он тебе жизнь спас. Расскажи.

Александр выпустил дым от сигареты, затушил ее недокуренную до половины, смяв в пепельнице. Делать все равно было нечего и поэтому Саша начал свой рассказ:

— Я служил в десантно-штурмовой роте морской пехоты вместе с твоим отцом в Заполярье. Я год отслужил в Североморске и нас откомандировали в Чечню. Приехали на место, расположились и там наша рота морской пехоты, которой твой отец командовал попала под начало сухопутного полковника Собакина, который отчего-то всех морпехов еще и сильно недолюбливал. Козел был еще тот.

— А что так бывает чтобы морской пехотой сухопутные полковники командовали? — спросила Татьяна.

— На войне всякое бывает, — ответил Саша. — Там такой же бардак как и везде у нас в стране. Так вот этот «полкан» Собакин нашу роту на самые тяжелые участки боев всегда бросал как смертников. Но мы ничего, выкарабкивались и благодаря твоему отцу во многом. Раза три бывало такое, что полковник скомандует нашей роте без предварительной разведки взять высоту или здание, а там «духов» засело в пять раз больше, чем нас. Мы атакуем, потери несем, а полковнику хоть бы хны. Война, говорит, присягу давали, вот и воюйте, а не сопли пускайте. Пехота, мол, морская, тоже мне. Отец твой бесился, война войной, а для него каждый матрос, как сын родной был. Вообще хороший он у тебя мужик. А ребята наши гибли почти каждый день.

Саша сделал паузу в рассказе, закурил, а Татьяна подумала о том, что для него каждый матрос был как сын родной, а вот о дочери действительно родной он так за эти годы и не вспомнил. Всё-таки обида осталась на отца и чем больше она его узнавала, тем более непонятно было почему отец не нашел за все эти годы времени черкануть ей пару строк в письме?