Кровавый триптих

— Наябедничал. Я сам рассчитывал на это место. Я никогда не скрываю своего мнения и на этот раз не скрыл.

— Как бы там ни было, — заговорил Уитни, — Пол Кингсли получил то, о чем долго мечтал. И вряд ли он пошел домой и всадил себе нож в сердце от радости. Так что самоубийство можете вычеркнуть из списка, лейтенант. Ваш капитан все мне рассказал по телефону. Нет, это не было самоубийством, но и все эти люди не были убийцами. Пол вел колонку, довольно скандальную, и нажил себе немало врагов. Вот где бы я искал, лейтенант, — не среди друзей, а среди врагов.

— Правильно, сэр! — с готовностью кивнул Паркер. Он знал, когда надо подыграть. Уитни подошел ко мне.

— А кто вы, молодой человек?

— Питер Чемберс.

— Он частный детектив, — пояснил Паркер.

— Как, уже? — лоб Уитни покрылся морщинами, а брови ещё больше выгнулись. — И что же вы тут делаете?

— Меня пригласил мистер Кингсли. Я пришел по его просьбе. И я обнаружил тело.

— Понятно. Вы находились в это комнате с ним одни?

— Не выйдет, мистер Уитни! К тому ж я предпочитаю убивать людей не ножом — слишком много крови. Лучше всего удушить веревкой.

Уитни улыбнулся, протянул веснушчатую руку и похлопал меня по плечу.

— Он не при чем, — заявил Паркер.

— Не сомневаюсь, — отрезал Уитни. — Полагаю, вы можете отпустить этих людей с миром, лейтенант. — Он взглянул на часы. — Уже почти полночь.

— Так точно, сэр!

— Мне можно уйти? — осведомился я у Паркера.

— Уходи, но не пропадай.

V

Я совершил круг почета по самым что ни на есть злачнейшим заведениям города и только в полтретьего утра наконец-то обнаружил искомое колечко. Два колечка, точнее говоря. Я упустил их в паре мест, но я сорил деньгами как Рокфеллер на курорте и по крайней мере выяснил, что они шатаются по городу вместе и, самое главное, вызнал, что они держат путь к «Бенджи». Заведение «Бенджи» представляло собой двухэтажный барак на углу Томпсон-стрит в Гринвич-Виллидж. Дом был частный, но никто никогда в глаза не видел владельца: на самом же деле заведение принадлежало мафии и здесь привечали друзей, но с одним условием — карманы у друзей должны были быть набиты зеленью. Цены тут явно завышали, но подавали все что душе угодно любого цвета, любого размера, любого пола; можно было удалиться в отдельный кабинет, можно было окунуться во всеобщий бедлам, можно было поиметь бутылку, иглу, трубку, цепь, плетку; можно было вести тихую спокойную беседу, можно было горланить непотребные песни, можно было выписать себе целый оркестр и он наяривал бы тебе одному всю ночь, можно было окружить себя целой сворой лучших стриптизерок страны и они ублажали бы тебя одного своими порочными прелестями. Но все это при условии, что ты — друг, неважно откуда — с самой вершины социальной лестницы или из-под забора, и от тебя ждали, что ты будешь разбрасывать доллары как пшено птицам. Все помещения от танцевального зала до приватного кабинета были даже снабжены надежной звукоизоляцией; на всех окнах висели плотные черные занавески. Наружу не проникал ни единый лучик.

Словом, я попал куда надо. Я отпустил такси за квартал до нужного дома и остаток пути прошел пешком. От «Бенджи» вышли двое. Один из них оказался Гарри Страм. Его спутником оказался вовсе не Фейгл. Он появился в компании фигуристой блондинки, которая висела у него на руке и он её поддерживал. Страм был высокий, худой и смазливый и никогда не напивался до потери пульса. Он довел её через улицу к симпатичному неброской расцветки новенькому седану, одной рукой открыл дверцу, другой рукой втолкнул её внутрь, захлопнул дверцу, обошел автомобиль спереди, сел за руль и укатил.

Я вошел в заведение.

Чистенькое фойе имело весьма благопристойный, даже консервативный вид — приятное освещение, гробовая тишина.

На полу лежал толстый бежевый ковер, он же устилал ступени ведущей на второй этаж лестницы. Мебель была простенькая. Лифта не имелось. Справа располагалась небольшая комнатенка с раскрытой дверью. Комната имела девственно чистый вид: дубовый полированный пол, овальный китайский ковер в желтых, розовых и черных тонах, изящная мебель из тикового дерева, и тиковый же письменный стол. На столешнице виднелись шесть кнопок и телефонный аппарат — и ничего больше. Телефон этот был способен вызвать радость и смех, а кнопки — смерть и суматоху. В дальнем конце комнаты виднелась дверь. Я понятия не имел, что было за той дверью, да и не хотел знать. За столом восседал седой мужчина с добродушным лицом херувима. Звали его Дэнни Мэдисон.