Кровью омытые. Борис и Глеб

Мурза стар, но еще крепок телом. Вместе с отцом поставили вежи и два его сына.

Инвер богат, не один косяк лошадей пасется в степи, не одно у него стадо, а отары овец бесчисленны.

Призвал мурзу Боняк, сказал:

— Инвер, ты будешь у урусов моими ушами и очами. Ты станешь уведомлять меня, что замышляют урусы…

Воеводе Александру Поповичу с дальней заставы сообщили о печенегах, подкочевавших к самому рубежу. И будто те печенеги заверяют, что хотят жить в мире с Русью.

Переяславский воевода тому веры не дал и велел десятнику с двумя гриднями отправиться в печенежское становище.

Взял десятник с собой и Георгия.

— Ты, — говорит, — у печенегов в плену язык их мало-мальски познал, глядишь, что и поймешь, о чем они между собой переговариваться станут.

Вот уже два месяца, как Георгий в Переяславле. Все здесь ему нравится, жизнь хоть неспокойная, то на засечной линии неделями проводит, то в дозор далеко в степь отправлялся…

Сторожевой городок Переяславль в семидесяти верстах от Киева, где сливаются реки Альта и Трубеж. Знал гридин, что назвали город так будто от того, что на этом месте молодой Ян Усмошвец одолел печенежского богатыря, славу перенял. Так ли, нет, но и до этого стоял здесь городок Переяславль.

Город обнесен высокой бревенчатой стеной с башнями стрельчатыми. О Переяславль не раз разбивались печенежские орды. Случалось, переяславцы не на день и не на два задерживали набег печенегов на Киев.

В крепости несколько просторных изб, жилье гридней, церковь, срубленная больше двадцати лет назад, и оттого бревна от дождей и ветра потемнели. У самых ворот, что выводят на Черниговский шлях, дом воеводы на каменной подклети, крытый тесом.

К городским стенам примыкает посад с домами и избами, обнесенными плетнями. Здесь же мастерские, огороды.

Переяславль берегут триста гридней да сотня кметей. Сила не такая уж великая, но достаточная не только отсидеться на случай набега, но и самим выйти на случай появления неприятеля…

Миновав рвы и вал, насыпанный, как говорили, еще во времена князя Олега, десятник с гриднями выехали в степь. Чем дальше несли их кони, тем выше травы. Местами они доходили под самые стремена. Время ближе к осени, и трава теряла свою зелень, а ковыли сделались седыми, волнами перекачивались на ветру.

Не идут, плывут кони по ковылям, а Георгий вспомнил, как ходил с Улькой за солью, брел по шляху, скрипели колеса мажар, и о чем только не мечтал он, Георгий. Когда в Переяславль уезжал, обещал Ульке, будущим летом ворочусь и возьму тебя в жены…

— Эгей, гридин, — окликнул Георгия десятник, — в дозоре выкинь думы из головы, ино стрелу изловишь, либо аркан захлестнет.

И, привстав в стременах, десятник прислушался:

— Слышу собачий лай, и кизячным дымом потянуло.

Указав на гряду холмов, добавил:

— Там печенежское становище.

Выехали на курган и увидели вежи: шатры, кибитки, костры, над ними подвешены казаны. А неподалеку табуны и стада на выпасе, двух конных табунщиков.

Свора псов мчалась навстречу гридням. Криками и свистом высокий старик отогнал собак. Орава детей окружила дружинников.

— Эко плодовиты степняки, — сказал десятник.

Гридни спешились, поклонились старому мурзе. Тот что-то сказал, и самые большие мальчишки тотчас приняли у дружинников лошадей, а их провели к одному из шатров, усадили на разбросанный на траве войлок. Мурза уселся рядом, что-то сказал печенежкам, и те тут же выставили угощение: мясо жареное, лепешки, варенные в бараньем жиру, и бурдюк с холодным кумысом. К удивлению гридней, хозяин говорил по-русски.

— Я хочу жить в мире с урусами. Нам, печенегам, степь, вам, урусам, лес.

А когда гридни собрались уезжать, мурза обратился к десятнику:

— Скажи воеводе Александру, Боняк не покинет низовье Дона. Орда не собирается в набег. Хазары дали хану много золота…

Слова мурзы дозорные передали Поповичу, а вскоре это стало известно и великому князю, на что Владимир Святославович сказал:

— Словам печенега не слишком доверяю, но если это так, тогда не должно быть помехи в нашем походе на Новгород.

* * *

К концу листопада месяца, когда прижухла трава и начала осыпаться листва, редкие запоздавшие торговые гости, возвращавшиеся из Скирингсаама, бросали якорь в Волхове. Затих шумный торг, и теперь только по весеннему теплу, когда сойдет лед с Волхова и потянутся купеческие караваны, оживет торговый Новгород.

Накинув на плечи корзно и надев отороченную соболем круглую шапку, Ярослав вышел из детинца, направился к мосту. Князь был возбужден, у них с Добрыней в коий раз произошел серьезный разговор. Воевода снова требовал созвать вече и уговорить новгородцев замириться с Киевом, выплатить дань, не начинать войны. В этом Добрыня был не одинок, его поддерживал епископ Теофил.

Ярослав был упрям, замириться с великим князем он не против, но уплатить дань — нет.