Кровью омытые. Борис и Глеб

— Так как мне поступить, брате? На распутье я. Давай вдвоем удумаем; одна голова хорошо, а две — лучше.

— Оно так, но вспомнил я, как учитель наш Варфоломей говаривал, утро вечера мудренее. Пусть долго живет наш отец, великий князь Владимир Святославович, а когда время его настанет на суд Господний явиться, мы, его сыновья, съедемся и полюбовно решим, кому в Киеве сидеть.

Борис пожал руку Глеба:

— Вот и сказал ты свое слово, брате, теперь бы голос Ярослава и Мстислава услышать.

* * *

Вернулся Глеб в Муром и едва с коня сошел, как к нему с вестью огорчительной — воевода Илья заболел тяжко.

Жил Муромец в пристройке княжеского дома, и Глеб поспешил к воеводе. Увидев князя, тот попытался подняться, но тут же опустил голову на подушку. Глеб присел рядом, положил руку воеводе на грудь.

— Занедужил, Илья Муромчанин? Что лекарь сказывает?

Усмехнулся воевода:

— О чем речь, княже, аль есть лекарство от старости? Болезнь временная, седня есть, завтра милует, а года назад не воротишь.

— Те, Илья, жить да жить надобно, великий князь тебя ко мне не токмо воеводой приставил, ты мне и наставник, и вместо отца.

— Не запамятовал я наказ Владимира Святославовича, да над нами Господь, и мы под его зорким оком ходим… Прежде чем жизнь моя оборвется, выслушай, княже, сказ мой. Честь я свою берег и воином был, сраму не имел. Здесь, в Муроме, приглядываться начал к боярину Горясеру, не нравится он мне, нечисто у него на душе, по очам примечаю.

— Полно, воевода, Горясер как и все бояре.

— Дай-то Бог. Ты, Глеб, великому князю передай, я ему благодарен, что в Муром меня послал, и умру я в родном краю, в земле отчей лягу. — Дыхание перевел. — А теперь уходи, княже, не хочу, чтоб видел кто, как Илья Муромчанин смерть встретил.

* * *

Смерд пахал землю, он шел за ралом, налегая на него. Иногда останавливался, отирал пот рукавом, и тогда останавливалась и лошадь, тяжело поводила боками. Ратай покрикивал:

— Тяни, каурый!

И конь, надрываясь, тащил рало. Соха не резала, рвала поросшую корневищами трав землю.

Который день пашет смерд поле, а ему еще предстоит заборонить его, бросить зерно, чтоб успела рожь подняться до снега.

Мужик худой, жилистый, из-под посконной рубахи выпирают лопатки, голову прикрывает войлочный колпак, а на ногах разбитые лапти.

От усталости конь едва брел, и также уныло плелся смерд. Подбадривая себя, иногда мурлыкал песню, и она — о невеселой жизни.

В конце поля сосна, и смерд решает, когда сравняется с деревом, то непременно устроит коню и себе отдых, ино так можно загубить лошадку.

У сосны мужик остановился, вынес соху из борозды, пустил коня на выпас и только потом снял с дерева узелок, принялся за трапезу. Она у него всегда одна и та же: хлеб, луковица и сало, нарезанное мелкими кусками. Тут же стоял кувшин с квасом.

Едва смерд за еду принялся, как застучали копыта и подъехал князь. Остановился, поздоровался.

— Нет ли чего испить?

Мужик подал кувшин. Борис соскочил, сделал несколько глотков и, вытирая губы, сказал:

— Отменный квас.

— На меду. Нонешним летом дважды пчелы роились. Да ты, княже, присаживайся, в ногах правды нет.

Борис забросил поводья на сук, присел.

— Раздели со мной трапезу, княже. Она хоть и не такая, какой тя стряпуха твоя кормит, зато сытная.

Мужик разломил хлеб, положил на него луковицу, ломтями нарезанное сало, протянул князю. Ел Борис, сам на смерда смотрел. Не стар мужик, но борода уже с сединой. Спросил:

— Зовут-то тебя как?

— Ратибором, княже.

— Давно это поле пашешь?

— Третье лето минуло.

— Родит-то как?

— А ты, княже, хлеб с этого поля ешь.

— Семья большая?

— Как те сказать, коли по душам, немалая, семь девок, а мужиков один я. Все сына ждал, а одни бабы шли. Пора замуж отдавать, а где парней сыщешь, деревня наша бабья.

Смерд стряхнул крошки в ладонь, отправил в рот.

— Ну, княже, передохнули мы с каурым — и за дело пора.

— Взялся бы я тебе в подмогу, Ратибор, да умения нет.

— Нет, княже, всякий ест от трудов своих.

И, понукая коня, смерд налег на соху.

* * *

Рысит Борис, со смердом мысленно разговор продолжая. Сказывал Ратибор, удел мужика землю поднимать, холить, а гридня — покой ее оберегать, князю — дружину водить, казну приумножать, суд вершить…

Множество забот у князя, тем паче у великого. Справится ли он, коли сядет на стол киевский, как несет эту нелегкую ношу его отец Владимир Святославович?

Борис даже позавидовал Ратибору, у него труд хоть и изнуряющий, да заботы его одного касаются, еще семьи его, а на великом князе государство лежит. Наскочат печенеги — великий князь в ответе, не уберег рубеж, ляхи зашевелятся — полки посылай, князья удельные свару затеют — усмиряй… А еще хуже, ежели постигает государство недород и мор. Не он, князь, за то в ответе, то кара Всевышнего, а на великого князя люд уповает.

И в коий раз задает Борис себе вопрос, готов ли он взять на себя ношу великого князя, наделен ли для того мудростью?

Мысли одолевают, не от любви ль чрезмерной к нему, Борису, отец пожелал видеть его князем киевским? Соразмерил ли возможности сына?