Круг

Сделал шаг, другой. Над раной мошкара вьется, и душок занялся; хорошо оздоровление – баклажка крепкого питья, влитая в ножевую дыру. Там что-то мерзко хлюпает и плачется розоватой пеной. Хоть бы тропка вилась, подсказала; бредешь наугад, сквозь красный туман. Болтали, у черного ворожца зверье в подручных, кто говорил – волк, кто – кабан, иные несли полную чушь, дескать, медведь слушается человека.

Где искать того, о ком не знаешь ровным счетом ничего? Как далеко зашел в глубь жуткого леса? Показалось или на самом деле чаща сделалась темнее, непролазнее? Вот-вот могучий рог Воителя затрубит последнюю битву, и для Белого Света станет сражение с Тьмой. Где меч?.. Многолет зашарил по боку, нащупывая рукоять, зашатался, и лишь труха поднялась в воздух, когда беспамятное тело плашмя легло наземь.

Не терем, не избушка, серединка на половинку. Ни высока, ни приземиста, стены сложены из неохватных бревен, окно вырезано под высокого человека, внутрь льется дневной свет. Откуда свет, ведь деревья плотно закрыли солнце?

Кто-то сильным хватом облапил челюсть и заставил открыть рот. Едва щеки не продырявил ногтями… а может, когтями? Душное, горячее питье полилось прямиком в глотку, и хоть бейся, как зверь в силках, тошнотворное варево не выплюнуть – горло ходит вверх-вниз, даже в пузе горячеет.

Многолет, широко раскрыв глаза, смотрел на хозяина и едва держался в сознании – замерещилось всякое. Будто встал над ним здоровенный медведь, в нос едко шибает зверем, когтищи на лапах длиной с палец, глазки плотоядно сверкают. Ровно в Душу глядят, осмысленно и зорко. Проваливаясь в блаженное забытье, Многолет спросил богов: откуда у медведя человеческий хват, ведь не пальцы у чудовища, а когти? Мог и шею свернуть…

Опаивает чем-то, как пить дать опаивает. Постоянно хочется спать и не понять, который день на счету. Второй?.. Пятый?.. И язык налился тяжестью, бездвижен, словно отнялся. У Зимовика ноги отнялись, а тут глядите – язык лежмя на зубах лежит! Где Угрюмец, где Прихват, где остальные парни?

Хлопнула входная дверь. Рядом встал… давешний медведь, когтистая лапа потянулась к лицу – Многолет зажмурился, – а зверюга, совсем по-людски прихватив под горлом, рывком вздернула на ноги. Едва голову не оторвала. Но странное дело, под когтями обнаружилась рука… ручища, почти столь же мохнатая, как медвежья, да только без сомнений человечья. Медведь-оборотень вдруг запрокинул голову – та почти легла на спину, как только шейные позвонки не хрустнули – и на сотника выглянули два колючих ока, глубоко упрятанных под густые седые брови. Ну да, человек, на плечах покоится медвежья шкура, за спиной висит голова косолапого с клыками… Хозяин по-простецки сгреб гостя за ворот рубахи, распахнул дверь и выволок наружу, точно мешок, набитый пухом. Протащил несколько шагов по траве и бросил. Многолет едва дух не отпустил – подле, в рядок, лежали остальные шестеро, кто-то в сознании, кто-то недвижим.

Черный ворожец присел возле Зимовика и потрепал за порубленные ноги. Тот беззвучно взвыл, на лице мигом выступил пот, зубы заскрипели. Так вот откуда в избу падал солнечный свет – в самой середине Черного леса могучим старанием отшельника образовалась поляна, шагов пятьдесят в любую сторону от избы. Многолету хозяин виделся громадной мохнатой образиной – сидит себе медведь на корточках и молча косится на незваных гостей, а те в рядок лежат, словно трупы.

– Ч-ч-ч-ч… – «Что с ногами?» – испуганно просипел Зимовик. Как долго пробыли в лесу? Раны при закатном свете выглядели страшно; края запеклись и почернели, точно обуглились, а наклонись кто поближе да потяни носом, поймал бы смрад разложения.

Ворожец молча показал пальцем на жуткие разрезы, потом на себя и покачал головой, сложив руки крест-накрест.

– Н-н-н-н… – «Не можешь?» – ужаснулся Многолет, и отчаяние выгрызло огромный клок души. Для чего же ломал себя, продираясь через бурелом, для чего парней обнадежил?

А ворожец, не отводя пристального взгляда от Зимовика, красноречиво очертил большим пальцем у себя под горлом – ты обречен. Сотник нашел глаза товарища и несколько раз моргнул: держись брат! Эх, медведь-хозяин, дал бы закричать в голос. Друзья-соратники лежат, как подрубленные деревья, ни закричать от безнадеги, ни Костлявую отпугнуть! Звероподобный отшельник и бровью не повел, встал и вразвалку двинулся куда-то в чащу, а когда вернулся, раненые глазам не поверили. Черный ворожец на руках, словно малолетнее дитя, нес… волчище. Хвост безжизненно болтался, язык выпал в раскрытую пасть меж зубов, в груди зияла рваная рана, кровь по капле сливалась наземь. Подошел к Зимовику и уложил серого на ноги. Ткнул палец в умирающего волка и по дуге увел на человека, словно горку нарисовал. Порубленный с ужасом глядел на зверя у себя в ногах, а ворожец развернул руку ладонью к небу и требовательно затряс.

«Дружище, соглашайся, – моргнул сотник. – Он спрашивает, примешь ли ты в дар жизнь серого. Больше ничего сделать не может, рана загноилась, кровь испортила».