Круг замкнулся

Сидя в кожаном кресле на двадцать четвертом этаже «Хайят-Риженси» — финальная и самая лучшая точка обзора! — я гляжу на панораму огней этого вновь ожившего города, который так самозабвенно перестраивается, преображается, и радуюсь тому, что побывала на концерте Бенжамена. И знаешь почему? В тот бесценный миг я поняла, что Бенжамен по-прежнему блуждает в прошлом, он по-прежнему в его власти, и я увидела, какую боль это причиняет другим, и подумала, что так нельзя, что я не пойду по этому пути. Я не о Стефано говорю, я говорю — как это ни горько, моя любимейшая сестра, — о тебе. Ты была моим молчаливым спутником все эти годы, и мне хотелось верить, что мои слова каким-то образом дойдут до тебя, но теперь я чувствую: настало время расстаться с этой фантазией. Завтра я выпишусь из отеля, уеду в другой город, а сейчас наконец поставлю точку в этом письме — в этом длинном-предлинном письме, которое я никогда не отправлю, потому что в реальности нет никого, кому его можно отправить, — а потом закрою венецианскую тетрадь и спрячу куда-нибудь с глаз долой. Может быть, однажды кто-нибудь прочтет мое письмо. Как бы я хотела, чтобы это была ты. Но именно эта надежда мешала мне двигаться дальше. Надежда, что ты услышишь меня. Надежда, что ты прочтешь мои письма. Надежда, что ты жива.

Я должна начать все заново. С чистого листа. А значит, начать с самого трудного, — чему я так долго противилась, — прекратить надеяться.

Способна ли я на это?

Думаю, да. Способна.

Ну вот. Прекратила.

Мириам, дорогая, прошу, прости меня.

Твоя любящая сестра Клэр.

БЛЕДНЫЕ ЛЮДИ

28

В последнюю ночь двадцатого века улицы Лондона заполнили бледные люди. Сбившись в плотную толпу, они толкались, продавливая себе путь к Темзе, чтобы глянуть в изумлении на новенький «Лондонский глаз» и дождаться невиданного фейерверка — так называемой «Реки в огне», — обещанного властями.

Толкучка вызывала опасения, поэтому многие жались к Уайтхоллу, однако с набережной не уходили. Среди этих осторожных было немало доморощенных пророков, загодя предсказавших неизбежные жертвы. Когда люди образуют столь густую массу, человеческих трагедий не миновать.

Еще раньше те же люди возвестили крах мировой компьютерной системы, который наступит с последним ударом часов в полночь.

— Хорошо, что я здесь, а не там, — сказала Шейла Тракаллей. — Туда бы я ни за что на свете не пошла.

Занятый делом Бенжамен искоса посмотрел на мать. Ей было уже под семьдесят, но она не переставала его удивлять. Значит, вот это — этот безжизненный, мертвый покой — привлекает ее куда больше, чем разудалый праздник в центре Лондона? Вчетвером они сидели в гостиной их старого дома в Рубери, дома, где родители Бенжамена прожили сорок пять лет, не зная, о чем бы поговорить друг с другом, — и мать довольна? Точнее, вшестером, если считать невестку Сьюзан, которая наверху укладывала спать Антонию. Но Сьюзан вряд ли была способна развеселить компанию. Ее переполняла обида — она злилась на своего мужа Пола, младшего брата Бенжамена, блистательно отсутствовавшего. У нее оставался шанс увидеть мужа в телевизоре, но это обстоятельство лишь распаляло ее гнев.

Эмили, жена Бенжамена, уговаривала свекровь выпить еще полрюмочки «Кавы»:

— Шейла, голубушка, давай. Ведь не каждый же день мы начинаем новое тысячелетие.