Круиз самодовольного амура

– А что там может быть? Икра и соль. Я только что открыла банку на кухне.

– А масло?

– Что? И в сливочное масло тоже можно добавить яд?

– Яд можно добавить практически во все, – заявил Василий Петрович. – Его можно распылить в воздухе, им можно намазать поверхность чашки или обмакнуть в него ложку, можно начинить ядом леденец, а можно и мороженое. Его можно подлить в ванну своему врагу, и тогда яд впитается через поры кожи. Его можно поджечь, и тогда враг станет дышать им и скончается в страшных муках. Одним словом, яд – это вещь универсальная, и я бы не стал с ним шутить.

И хотя от яда у них в коттедже еще никто не умирал, все больше стреляли, душили или резали, пламенная речь Василия Петровича впечатлила отца и дочь. Так что Василий Петрович без особого труда отнял у Филиппа бутерброд, подмигнул ему и Евлалии и с аппетитом откусил большой кусок, который и принялся жевать. Его ребяческая выходка помогла рассеять напряженность. Отец с дочерью сначала смотрели на Василия Петровича с недоумением, а потом не выдержали и расхохотались.

– Евлалия, унеси эту еду, – распорядился Василий Петрович, радуясь, что мир восстановлен. – Мы с Филиппом спустимся вниз и сами заварим себе кофейку.

– Лучше чаю.

– Отлично. Ты какой предпочитаешь?

– С гибискусом. Люблю кисленькое.

Евлалия подхватила поднос и направилась к выходу. По пути она обернулась и спросила:

– Так точно всю еду уносить?

Василий Петрович кивнул утвердительно, и Евлалия вышла за дверь.

Как только они остались вдвоем, Василий Петрович повернулся к Филиппу и произнес:

– Так вот, я буквально только что разговаривал по телефону с Игорем. И теперь я буду рядом с тобой всюду вплоть до возвращения Залесного.

– А когда он вернется?

Василий Петрович не имел информации на этот счет, а потому ответил уклончиво:

– Скоро.

– А что он затеял, ты мне можешь рассказать?

– Он мне не отчитался. Но мне кажется, у него есть какой-то план. Он держался очень загадочно, но я почувствовал, что настроение у него боевое.

– Он что-то нащупал?

– Мне кажется, да.

– Слава богу!

Это восклицание вырвалось у Филиппа с таким отчаянием и надеждой, что Василий Петрович даже вздрогнул.

А Филипп продолжал:

– Скорее бы это уже кончилось! Пусть самая страшная правда, пусть!.. Все, что угодно, но только не это невыносимое ожидание. Я ведь вчера смотрел на людей, которые заходили меня проведать в спальню, и все думал: кто из них? Ну, кто способен на такое зверство? Ведь сколько близких мне людей уже пострадало… Настя, Роман… Еще Евлалию ранили…

– И ты сам. На тебя ведь тоже пытались напасть.

– Да, но ты знаешь…

– Что?

– Я вот сегодня утром проснулся и подумал: а может, тот мужик и не собирался на меня нападать?

– Ну да… А нож ему тогда зачем понадобился?

– Мало ли, зачем. Ветку срезать. Лучину наколоть. У страха, как говорится, глаза велики. Испугался я, а может, он нормальный мужик был. Ну, просто выглядел так пугающе на общем фоне темного леса, ветра, глухого заброшенного места.

Но Василий Петрович был не согласен. Он так и заявил Филиппу:

– Нет, ты как хочешь, но у меня есть приказ. И как в прошлом человек военный, я привык исполнять полученные приказы. А так как у меня есть предельно четкий приказ тебя охранять, то я и буду тебя охранять! Я и Ваня.

Они спустились вниз, где Василий Петрович собственноручно приготовил для Филиппа чай, который они потом и пили с криво нарезанными бутербродами с колбасой. Хлеб Василий Петрович лично принес из столовой, никто не мог бы угадать, какие куски он возьмет. Колбасу достал из холодильника, она была еще в упаковке. А сахар вскрыл специально перед Филиппом.

Наблюдая за всеми этими манипуляциями друга, Филипп усмехнулся:

– Чувствую, у меня будет еще один очень трудный день. Ты уверен, что все эти предосторожности нужны? Вчерашний же день я как-то пережил, хотя так серьезно меня никто не оберегал.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Чего-чего?

– Сделаем, как я сказал, и все!

– Но мне нужно заняться кое-какими приготовлениями к похоронам жены… Романа…

– С этим спешить не надо. Еще неизвестно, когда полиция отдаст их тела.

– Господи, как подумаю, что они сейчас там… одни… Милые мои! Дорогие! Господи, дай мне силы все это пережить!

– Вот, и если ты не хочешь к своим дорогим присоединиться, то слушайся меня во всем.

Судя по всему, горе от утраты близких в Филиппе было все же меньше, чем забота о личной безопасности. Потому что он сказал, что будет слушаться. И действительно, всюду следовал за Василием Петровичем, который проверял путь, в то время как Ваня прикрывал тыл. Так они и передвигались по дому – первым Василий Петрович, за ним Филипп, а замыкает Ваня.

Впрочем, к обеду рвение Василия Петровича поугасло. И он ограничился лишь тем, что во время общей трапезы, к которой присоединился и Филипп, затребовал на стол кастрюлю с супом, чтобы лично наблюдать за церемонией его подачи. И еще потребовал заменить Филиппу его тарелку и прибор. Ну, и бокал тоже… Два раза пришлось поменять, потому что первый принесенный бокал Василия Петровича также чем-то не слишком устроил.