Крушение

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Крупные штабы, те, что напрямую не руководили батальонами и полками, но держали их во власти письменных приказов, те, что были удалены от передовых позиций и не испытывали гнетущего наземного обстрела, — эти штабы жили своей, строго размеренной, заданной жизнью. Умы и сердца работников этих штабов были поглощены сражениями большого масштаба…

Работа в них начиналась обычно с полдня, и эта безустанная, колготная, въедливая, изнуряющая, во всех случаях исполненная величайшего терпения работа напролет тянулась всю ночь, лишь рассвет валил с ног шалеющих от усталости людей, и они, оглохшие от напряжения, засыпали.

Крепкий сон возвращал силы и ясное мышление.

Время было обеденное, и, глянув на часы, Шмелев удивился, что так долго добирался. «Поносить будет и за опоздание», — заволновался Николай Григорьевич. У входа в блиндаж командующего он поправил ремни, стряхнул с фуражки пыль, начал вытирать лицо, платок 348 сразу стал пепельно–рыжим от грязи, пожалел, что на реке умыться забыл в спешке. Постояв с минуту и сделав глубркий вдох, Николай Григорьевич дернул на себя обитую жестью дверь и шагнул в блиндаж. Тесная, полутемная прихожая встретила его напряженным и скучным молчанием: за столом на локтях спавший адъютант приподнял голову, но не встал, лишь посмотрел на него, зевая в ладонь. Шмелев сказал, чтобы доложил командующему о его прибытии.

Адъютант как сидел в рыхло–заспанной позе, так и не сдвинулся с места.

Шмелев повторил более настойчиво, что прибыл по срочному вызову и хочет пройти к командующему.

— Хозяин завтракает, — ответил сухим тоном адъютант. — Посторонитесь или присядьте, чтоб не мешать.

Шмелев сделал шаг в сторону — в дверь проходил шеф–повар с широким подносом, на котором пламенели крупные и рассыпчатые помидоры, два камышинских арбуза (один соленый, специально по заказу Хрущева, который тоже иногда приходил завтракать к командующему).

После завтрака командующий принимал работников штаба.

Утомительно долго тянулось время за плотно закрытой дверью. Шмелева одолевало нетерпение, он ерзал на стуле. Наконец вывалились оттуда скопом, едва не сбивая друг друга с ног: полковник с измятыми картами под мышкой, авиатор — в расстегнутом кожаном реглане, ремень болтался у него сзади, как плеть, которой точно бы отхлестан был.

Шмелев нехотя встал, догадываясь, что настал и его черед.

— Чего же вы медлите? Командующий ждет, — проговорил адъютант, кивнув на приоткрытую дверь, и Шмелев шагнул. На пороге задержался, невольно охваченный оторопью.

Командующий сидел за столом; глаза его были закрыты, он потирал лоб пухлой ладонью. Сдерживая неизбежное в таком разе волнение, Шмелев представился.

— Кто вас вызывал? — спросил командующий, уставясь на него глубоко сидящими глазами, кажущимися на широком крестьянском лице маленькими и очень добрыми.

— Телеграмму имею на руках, явился лично по вашему вызову.

— Вот неразбериха. — Командующий, приговаривая, встал, выглянул за дверь в приемную. — Кто и зачем позвал ко мне полковника? — спросил он.

— На столе у вас лежит рапорт генерала Ломова, — отчеканил адъютант, — Я позвал.

— А-а, — протянул командующий и, вспомнив, вернулся, сел за короткий обрубок–стол. Перечитал рапорт, вновь начал читать, хмурясь и шевеля губами.

— Перед лицом опасности побоялись? — начал говорить командующий.

— Товарищ командующий, я предпринял ночной бой… — хотел было возразить Шмелев.

— Ночной бой, ночной бой… Какой ночной бой? От вас требуется оттягивать немецкие войска от Сталинграда, прийти на помощь Чуйкову и Шумилову… В результате ваших атак на севере немцы ничего не оттянули от города. Бесплодные…

— Они потому и бесплодные, — подхватил Шмелев, — что ведутся в лобовую. И какая же это помощь? Кровоспускание… Ведь от количества положенных нами своих войск северо–западнее Сталинграда судьба города не облегчится. Нужна помощь более реальная…

— Кто же мешает? — возбуждаясь, спросил командующий.

— Вам виднее, товарищ командующий. Спросите, кстати, Ломова, он намеревался даже вообще отстранить меня, — сознался Шмелев, покусал губы от волнения, продолжал: — Скажу вам только одно: можно отстранять, судить командиров, а толку все равно не будет до тех пор, пока мы повсеместно, по всему фронту не перейдем на ночные действия… И до войны этому учили, что ночь — союзница. Знаете, как бы застонали немцы, если одною ночью пожаловать к ним отовсюду. Нечем было бы и дыры латать…

В дверь осторожно просунул голову адъютант.

— Родимцев на проводе, — сказал он.

Командующий, облокотись и держа в руке трубку, прижался к ней ухом, слушал.