Крушение Римской империи

Впервые использованное в четвертом веке, такое название применяли для Римской империи в политическом значении этого термина, а затем им стали обозначать все наследие римской культуры на латинском Западе в отличие от готской, французской, германской. Императоры, выходцы из дальних провинций, едва-едва ступив на землю Рима, начинали страстно подчеркивать свои романские корни, и даже скромные провинциалы в конце концов называли себя «римлянами», хотя и они не имели ничего общего с Римом.

В высших слоях общества и культуры обращения к городу достигали фанатической литературной экспрессии. Аммиан, покинув греческий Восток и приехав в Рим, чтобы работать над латинской историей, описывает в самой торжественной манере очарование urbs venerabilis (города, освященного веками). И Клодиан обращается к античной столице с восхвалениями, сверх всего прочего восхищаясь ее принадлежностью всему миру и считая это величайшим вкладом в историю. В 416—417 гг. другой поэт, Рутилий Намациан, создает еще более потрясающий панегирик. В действительности, Рим был вынужден сдаться предводителю варваров Алариху, правда позднее. Но Рутилий приписывает Риму высшую реальность, бесконечную во времени.

Кто забудет тебя — навсегда потеряет покой;

Даже если погаснет солнце, я буду молиться на тебя. Перечислить победы Рима — все равно, что Сосчитать звезды на небе …

Сидоний, выходец из той части Галлии, которая гордилась своей причастностью к латинской цивилизации, видит в Риме «вершину мироздания, родину свободы, уникальное мировое государство». В своем панегирике императору Майориану он персонифицирует город в богине в следующих льстивых впечатляющих словах:

Рим, богиня-солдат, заняла свое место.Ее грудь была обнажена, на голове с плюмажем

Корона из башен … В не строгости — укоризнаЭкзальтации, благопристойность в ее лице ещеБолее внушает страх.

Сидоний и его коллеги-христиане в те времена еще непринужденно пользовались такой языческой персонификацией, а папа Лев I, традиционно веривший в то, что он первый папа, вышедший из старой итальянской деревни, припадал к престолу св. Петра со словами, которыми язычники привыкли пользоваться, обращаясь к богам Капитолия.

Между христианами шла бесконечная дискуссия о том, в какой степени они имели право обращаться к этому классическому наследию. Тертуллиан вообще придерживался крайней точки зрения на возможность изучения языческих авторов и считал это греховным для христиан. Это была неофициальная точка зрения, но самым распространенным было мнение об опасности полного обольщения языческой классикой. Иероним воображал, что Господь укоряет его в излишнем красноречии (в то время как Олмайти отпускал его литературным способностям чрезмерные комплименты). Августин также противопоставлял вашему Виргилию наше Священное писание. Тем не менее он считал необходимым напомнить, что даже античным израэлитам позволялось «поживиться за счет египтян» и использовать захваченных женщин в качестве наложниц, т. е. он также был намерен брать все, что можно у языческих писателей. Паулин из Нолы ощущал то же самое. Не слишком увлекайтесь классикой, советовал он, но все же вполне допустимо использовать ее на благо христиан.

Те же самые писатели, что благоговели перед Римом — как язычники, так и христиане — проявляли четкую тенденцию рассматривать каждый нынешний случай через призму событий в прежнем Риме. Для того, чтобы убедить кого-либо в справедливости этих сопоставлений, они обычно обращались к большому числу прецедентов, взятых из длинной галереи славного прошлого. Когда, например, римляне потерпели поражение от вестготов под Адрианополем, Аммиан тут же сравнил этот разгром с вторжениями германцев почти пятьсот лет назад. События прошлого и нынешние постоянно ставились рядом друг с другом и сопоставлялись.

Клодиан играл в те же игры, постоянно и тщательно проводя аналогию между своими современными героями и их соответствующими историческими предшественниками — Горацием на Мосту, Сципионом, Катоном, Брутом и т. д., все далее уходя в глубь имперских времен. Так же поступал и Сидоний, обрушивавший на читателя целый ливень ссылок на античные прецеденты. И даже Сальвиан, несмотря на все свое отвращение к консервативному истеблишменту, тем не менее оставался невероятным панегиристом ушедших в Лету времен.