Кружение над бездной

— Зачем ты нажаловался на отца Матвея благочинному, что он причащал без исповеди?

— Потому что это правда. Он сказал — подходите к причастию, я не хочу, чтобы остывало… А исповедоваться можете потом. Это ведь ересь! Как можно причаститься Святых Тайн, стать частью тела Христова, не освободившись от грехов? И он заставил меня причаститься. Ну что, я должен был драться с ним на амвоне? Так мы потеряли несколько прихожан, которые только развели руками и ушли рассеивать дурную славу о нас и о нашем неканоническом батюшке. Что это? Самоуверенность? Самоуправство? И он ведь не обсудил потом этого со мной, не объяснил своего поведения. А это значит, завтра он может выкинуть вообще что угодно.

— Ты один у нас без греха… — подвела итог Эльза и поджала губы.

Пора было спускаться вниз. Уже начали стекаться прихожане. Герберт быстро прошел в свой кабинет и облачился. Он никогда не показывался прихожанам в светской одежде.

Когда он вошел в церковь, все были в сборе. Джейк и Энжела зажгли лампады и свечи. Герберт поклонился собравшимся, отдернул занавеску, отделяющую алтарь, и начал молитвы. Прочел третий час по–английски и частично по–немецки, а шестой — на церковнославянском. Как ни странно, невзирая на утреннюю размолвку с женой, Герберт молился увлеченно и искренно. Густевшая снегом природа в окнах храма приветствовала завороженных пришельцев, взывающих к Вседержителю.

Озноб и жар овладевали Гербертом, когда он произносил слова молитв, и этот настрой не мог не передаваться собравшимся. Наконец прозвучало последнее «Господи, помилуй». Герберт обернулся к прихожанам и поклонился.

— Прошу всех к столу, — сдержанно произнес он.

По пути в столовую, где, как обычно, был накрыт стол, Герберт неожиданно попал в объятья Эльзы.

— Прости меня. Я была неправа. Ты хорошо молился, и я молилась с тобой. Прости меня.

Герберт улыбнулся. Ему было чрезвычайно лестно услышать такое признание.

За столом он произнес молитвы, благословил ясти и пити, пожелал всем ангела за трапезой, точно так, как делал отец Никифор, и уселся во главе стола, где обычно восседал батюшка. «Ну не оставлять же место пустым?» — оправдал себя самозванец.

В начале трапезы Герберт внимательно слушал, о чем говорят собравшиеся. За столом присутствовали всё те же: пожилая чета православных сербов, чета фон Паули, дети Герберта и Эльза, кроме Патрика, которого нянечка увела во время службы, потому что он расплакался. Патрик не переносил, когда внимание было сконцентрировано не на нем, и обычно начинал плакать, как только отец начинал говорить или молиться. Его нянечка–китаянка дорабатывала последние месяцы, и Адлеры воздерживались от попыток перевоспитать младенца в присутствии человека, который провел с ним большую часть времени с самого рождения. Вот уйдет, тогда и попытаемся ввести новые правила поведения, решили они.

За столом сначала, как водится, разговор шел ни о чем. Герберт не вмешивался до поры до времени, чтобы застолье не выглядело формальным и направленным на проповедь. Но как только выдался удобный момент, он не упустил своего.

— Почему женщины захватили власть у мужчин? — спросила фрау Паули, глядя прямо в глаза Герберту. Все за столом посмотрели на него, но Герберт не успел ответить. Серб принялся рассказывать о том, как несправедлив современный мир, и говорил об этом по крайней мере минут пять. Герберт его не перебивал. Он знал, что его супруга сама прервет его, когда придет время. Так и произошло.

— У тебя всё выходит слишком мрачно… — сказала она мужу.

— В действительности же необходимо разделять два мира. Тот, о котором вы говорите, — полный жадности и несправедливости, — это земной мир. Иисус Христос же говорил, что он не от мира сего… — вступил Герберт, и серб согласно кивнул.

Герберт продолжил: