Кружилиха

В результате Красная Армия полностью освободила Польшу и значительную часть территории Чехословакии, заняла Будапешт и вывела из войны последнего союзника Германии в Европе - Венгрию, овладела большей частью Восточной Пруссии и немецкой Силезии и пробила себе дорогу в Бранденбург, в Померанию, к подступам Берлина".

- Берлин! - повторил главный конструктор, слушавший стоя, с поднятой головой. - Скоро будем в Берлине!

"Полная победа над немцами, - слушали люди голос Левитана, - теперь уже близка. Но победа никогда не приходит сама - она добывается в тяжелых боях и в упорном труде".

- А я за февраль тридцать процентов до трех норм недодала, - сказала Марийка Лукашину. - А до конца месяца шесть дней. Или пять? Батюшки мои, Сема, этот год не високосный: пять дней мне осталось. Теперь до первого марта прощай, не забывай, шли письма и телеграммы: буду гнать, пока не выгоню мои три нормочки.

"Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!" - на торжественных нотах реквиема дочитывал Левитан.

- Вечная память! - скорбно шептал Никита Трофимович Веденеев, глядя на портрет Андрея.

День и ночь дымили высокие трубы Кружилихи. По одиннадцать часов, без выходных дней работали люди. В тупичке между полустанком и заводом грузились маршруты; могучие паровозы ФД увозили оружие на запад.

"Очень трудно жить с Марийкой, - думал Лукашин. - Нелегкая мне досталась женщина. Все время кричит, болтает. Только усадишь ее, чтобы поговорить о серьезном - и ведь кажется, с интересом слушает и разумно отвечает, - и вдруг вскочит и убежит. Жена не должна убегать, когда муж с нею разговаривает, она обязана выслушать его до конца, может, он ей что-нибудь хочет посоветовать, а она вскакивает.

И вечно по чужим кухням. Надо же ухитриться успеть: и на заводе, и в очереди, и дома по хозяйству, и всю подноготную узнать о соседях - кто за кем ухаживает, кто с кем поссорился, кто что купил".

Прошел угар первых поцелуев, и Марийка вернулась к прежнему образу жизни, из-за которого она в свое время не могла ужиться с отцом и мачехой. Она не стала меньше заботиться о Лукашине; но уже не могла быть с ним долго наедине. А Лукашин всю жизнь был лишен семейного тепла, ласки, внимания. Он привязался к своему маленькому очагу. Он не был жадным, но тут он ни с кем не хотел делиться! Ни с Марийкиными подругами, ни с соседями, ни с кем. Марийкина общительность огорчала его до глубины души.

Если бы Марийка не портила настроение, все было бы хорошо. На заводе Лукашину понравилось с первого взгляда. Все большое, массивное, внушительное. Станок - так уж видно, что добротная вещь... Читая в газетах о перевыполнении норм, Лукашин, бывало, представлял себе, как рабочие суетятся и бегают, перевыполняя нормы. Оказалось, работают солидно, неспешно... Мастер, пожилой человек, поздоровался с Лукашиным за руку. Подошел Мартьянов. Покурили, потолковали о том, на каких фронтах побывал Лукашин. Мартьянов рассказал случай из времен империалистической войны четырнадцатого года. Мастер был глуховат, подставлял ухо, чтобы лучше слышать, и приятно улыбался... Он поручил Лукашина Мартьянову и сказал: "Желаю успеха".

Мартьянов подвел Лукашина к станку и сказал:

- Вот, Сема, смотри: вот это передняя бабка станка, - Мартьянов похлопал по бабке рукой, - вот это задняя. Вот здесь имеем шпиндель передней бабки. - Он перечислил главные части станка. - Теперь смотри внимательно: здесь имеем - что? - патрон самоцентрирующий кулачковый. Теперь - что я делаю? - нажимаю рукоятку - включаю станок. Смотри, Сема, внимательно!! Что я делаю? - Лукашин смотрел во все глаза, но не мог понять, что делает Мартьянов. Нежным валиком ложилась на станину мельчайшая металлическая стружка... Мартьянов поднес к лицу Лукашина какую-то блестящую штуку и сказал, подняв толстый черный палец: - Я выточил канавку при помощи поперечного суппорта!

Лукашин очень испугался, что Мартьянов сейчас велит ему вытачивать канавки при помощи поперечного суппорта, а он, Лукашин, понял еще только канавку, а суппорт не понял, и из всех частей станка усвоил только три: рукоятку и две бабки, переднюю и заднюю. Ему было стыдно сознаться в этом, он выражал на лице понимание и кивал головой, а внутренне дрожал - вдруг Мартьянов ему поверит и скажет: "Ну, вот и хорошо, молодец, понятливый, валяй дальше сам", - и уйдет, оставив Лукашина наедине со всей этой чертовщиной... Но Мартьянов не ушел, он терпеливо возился с Лукашиным до самого обеда и после обеда, и к вечеру Лукашин умел уже самостоятельно выточить канавку и просверлить отверстие.

- Токарное дело ничего, - сказал под конец Мартьянов, - умное дело. Требует души и изящества. Душу придется тебе вкладывать с первых дней, а изящества достигнешь со временем.