Крылья беркута

Если Кобзин во время своей речи с виду казался спокойным, лишь глаза горели да временами от волнения срывался голос, то Джангильдек Алибаев все время был в движении — он не мог спокойно стоять на месте и кидался то в одну сторону, то в другую, жестикулируя обеими руками и страстно бросая короткие фразы.

— Ребята! Дорогой малайка! Верно сказал Петр Алексеевич? Верно! Очень! Ленин так велел! Понимаете? Я сам видел Ленина, вот эти глаза мои видели. Он и мне говорил о молодежи. Что такое молодежь? Вы думаете, малайка — да и все? Ошибаетесь! Без молодежи — жизни нет. Не будет молодежь — жизни абтраган!.. Старик — хорошо! Старик — большая голова, перед стариком сними шапку, поклонись ему. Он мудрец! У аксакала ума много, а силы где? Старик — осень, молодежь — весна. Вы знаете беркут-орел?! Орлов много, разные, беркут — царь! Над орлами! Самый сильный. Волк боится беркута, а почему? У него крылья, как ни у одной птица! Сильные крылья! И клюв, конечно, и когти! А главное — крылья! Сидит беркут, крылья сломаны, на него вонючий шакал может напасть, растерзать может и скушать, а когда раскроет беркут крылья, конец шакалу придет, и волку тоже. Вот и у людей так. Что такое у людей — молодежь? Это крылья! Молодежь — самая большая сила, и ей все делать, как говорил Петр Алексеевич. Он очень хорошо говорил. Я так думаю, надо коммунистический отряд! Семен Маликов, у тебя бумага и карандаш, пиши! Пиши тех, кто пожелает. Так, Петр Алексеевич?

— Я хочу еще раз подчеркнуть, — сказал Кобзин, — что запись исключительно добровольная. Если есть хоть маленькое сомнение, может быть, робость, не торопись, придешь завтра, тоже не будет поздно.

— Такое время сейчас настало, — снова заговорил Алибаев. — Нельзя держать крылья сложенными. Пишись, не бойся! Сейчас тебе страшно? Пройдет страх, головой ручаюсь! Шакал тебя хочет кушать? Кончать его надо!

Первым метнулся к столу брат комиссара Джайсын Алибаев. Он что-то горячо произнес по-казахски, обращаясь к Джангильдеку.

Комиссар Алибаев ответил односложным гортанным вскриком, обеими руками хлестнул себя по щекам и закрыл ладонями глаза. Из груди его вырвался стон, он качнулся из стороны в сторону. И хотя между братьями разговор шел не по-русски, все поняли, о чем они говорили. Еще свежа была в памяти страшная расправа белоказаков с продотрядниками, когда был зверски замучен Джулип Алибаев.

— Пиши меня! — сказал Джайсын. — Сколько буду жить на белом свете, столько кончать буду эту сволочь. Клянусь памятью малайки!

Семен записал и протянул ему карандаш:

— Распишись!

— Могу палец приложить, я неграмотный.

К Маликову подошел парнишка в гимназической шинели.

— Меня запиши. Пашка Кобзин. — и поправился: — Кобзин Павел. Клянусь, что я так же, как Джайсын, буду мстить за его брата Джулипа. Я всю свою жизнь буду бороться за революцию. Всю жизнь!

За гимназистом выстроилась очередь; один за другим подходили молодые красногвардейцы, и каждый, хотя об этом никто никому не говорил, перед тем, как поставить свою подпись, произносил клятвенные слова.

— Погодите, дайте и мне записаться, — сказал Семен Маликов. — Я вот что хочу сказать. Все мы здесь красногвардейцы. Нас Петр Алексеевич в отряд не тянул, мы сами пошли, добровольно... А почему пошли? Потому что в жизни нам ничего хорошего не дадено, а мы люди. Я человеком себя считаю и хочу жить человеком, а не как ползучий раб. Понятно? И вы, Петр Алексеевич, если придется снова говорить с Лениным, передайте, что мы за революцию будем сражаться до последней капли крови... Куда прикажет партийная организация пойти, туда и ударимся. И мне, например, лестно, что я буду в отряде коммунистической молодежи. Пускай меня посылают куда нужно, все выполню, клянусь!

Обручев тоже стал в очередь к столу.

Взглянув на Семена, Обручев злорадно подумал, что на челе его уже стоит печать смерти. Судьба Маликова решена, он произносит здесь свою последнюю речь. Просто повезло, что Корнеева проболталась, куда направляется Маликов. А о своем походе она говорит неохотно. Вот ее бы в контрразведку Рубасова! Ну, ничего, скоро, скоро наступит день, когда студент Сергей Шестаков поднимет на воздух весь этот дом, со всей партийной компанией Кобзина, вместе со всем их самарским оружием.

Думая так, Обручев медленно подвигался в очереди к столу, а там то и дело над листом склонялись головы и слышалось:

— Клянусь!

— Клянусь!

— Клянусь!

Кобзин стоял в сторонке и тепло смотрел на ребят, словно вдруг повзрослевших и возмужавших; комиссар думал о том, что ему выпало большое счастье выводить их на дорогу, и о том, что вот она — та сила, с которой можно идти на штурм, и атаману перед ней не устоять!

Скоро начнутся решающие бои. Кто-то из этих, едва начавших жить молодых людей погибнет в боях. Кобзин всматривался в лица, и сердце его сжималось. Чего бы только не отдал за то, чтобы все они, эти мальчишки, остались живы и увидели ту жизнь, ради которой клянутся сейчас не жалеть себя.

...После окончания собрания Семен уехал.