Крылья беркута

— Ультиматум?! — не в силах скрыть своей ярости, крикнул Кобзин. — Да кто вы есть, чтобы ставить перед этими людьми ультиматум? Кто? Где были вы и вся ваша братия, когда шли бои за город? Где, я вас спрашиваю?!

— Мы не подчинены вам и не подотчетны! — выкрикнул Буклин.

— А мы и так все превосходно знаем каждый ваш шаг! Вы претендуете на руководящую роль, считаете себя вожаками революционного народа, а сами в то время, когда красногвардейцы, плохо вооруженные, обессилевшие в непрерывных многодневных боях с регулярными казачьими частями, шли на штурм, грудью встречали казачьи пики, — в это самое время вы отсиживались в городе, распивали чаи вместе с атаманом и его приспешниками, «мирным» путем решали назревшие вопросы. Предатели!

— Это ложь! Клевета! Политический шантаж! — завопил снова осмелевший Буклин. — И вы ответите за это!.. Товарищи! — обратился он к красногвардейцам, плотным кольцом окружившим их. — Я заверяю, что все мы были в городе на нелегальном положении, нам ежеминутно грозила кровавая расправа, но мы делали свое дело. Вы знаете, что такое партийная дисциплина? Мы делали то, что требовала партия. Никаких контактов или же переговоров со штабом атамана не было! Это я заявляю с полной ответственностью и головой отвечаю за каждое свое слово! Так пусть же и комиссар Кобзин отвечает за свои слова!

Глава двадцать третья

Войдя в кабинет, Надя поняла, что здесь идет серьезный разговор, и ей показалось неловким отрывать Кобзина от важных дел. Она хотела повернуться и уйти, но ее привлекли взволнованные слова Кобзина, и она задержалась, чтобы дослушать комиссара. Речь Кобзина вызвала в ней сочувствие: да, конечно, надо помочь людям. По всему видно, Кобзин близко к сердцу принимает людские несчастья и так относится к их бедам, как будто эти беды в первую очередь касаются его самого. Надя верила каждому слову Петра Алексеевича. А потом завязался спор с Буклиным. Трудно было не заметить всей неприязни к комиссару, которую и старался, да не мог скрыть Буклин. Он тоже говорил как будто бы правильные слова, из этих слов выходило, что и он заботится о людях, о революции, но послушать его — Кобзин поступал совсем не так, как следовало, и не туда вел красногвардейцев, куда звала революция. Неясно понимая, почему именно, Надя была за комиссара и хотела такого же отношения к нему и от всех присутствующих. Она тянулась, чтоб рассмотреть лицо человека, спорившего с Кобзиным, но это удалось лишь тогда, когда он вышел на середину. Надя узнала его: «Да это же Буклин-Зарицкий, хозяин булочных и кондитерских магазинов!» Она слышала, что почти половина хлеба, который продавался в булочных города, выпекалась в его пекарнях. Нередко доводилось ей бывать в лавках Буклина, и она не раз встречала его там. А всего лишь несколько дней назад он приходил в гости к Стрюкову. Возможно, конечно, и не в гости, а по делу, но засиделись они долго. Надя подавала им обед, они весело разговаривали, пили вино, чай. А Иван Никитич не очень-то любил принимать гостей, хлебосолом он не был. О чем у них тогда шел разговор — она не знала, но по отрывкам фраз поняла: торговались из-за муки и зерна. Кто у кого покупал, кто кому продавал, понять было невозможно. Они не обращали на нее внимания, да и ее не интересовала их беседа. Сейчас же, когда Буклин стал заверять, что он не встречался ни с одним из приспешников атамана и находился где-то в подполье, Надя подивилась его вранью и вдруг вспомнила: Буклин говорил Стрюкову почти те же слова, которые им были сказаны сейчас. И тогда он доказывал, что в городе есть такие силы, которые не допустят реквизиции хлеба, а, скорее всего, пройдет сбор в фонд голодающих. Интересно, что сказал бы Кобзин, если бы он знал все это? Может быть, намекнуть? Но кто она такая, чтобы вмешиваться?

Когда же Буклин сказал, что Кобзин будет отвечать за свои слова, Надя стала торопливо пробираться вперед.

— Тебе чего, Корнеева? — удивился Кобзин, заметив ее.

— Я... Я сказать хочу. Можно? Мне сказать можно? — еще раз спросила Надя, обращаясь не то к Кобзину, не то ко всем присутствующим.

— Давай говори! — загомонили красногвардейцы.

— Пожалуйста, Корнеева, слушаем.

— Сейчас господин Буклин-Зарицкий говорил... — начала Надя.

— Я не господин! — прервал ее Буклин.

— Ну извините, — растерявшись, сказала Надя. — Я знаю вас как господина Буклина-Зарицкого.

— Откуда вы меня знаете? — забеспокоился Буклин.

— Меня не раз посылал к вам хозяин, Иван Никитич Стрюков. А живу я в этом доме.

Слова Нади вызвали интерес и оживление. Хотя она еще не успела сказать всего, что хотела, но уже то, что имя Буклина связывалось с именем Стрюкова, насторожило всех.

Это прекрасно понял и Буклин. Ему надо было срезать Надю, но как? Она стала центром внимания, и если бросить в ее адрес реплику, могут ответить не менее резко, хотя бы тот же Кобзин, да и другие. Разве Аистов, этот грубиян и неотесанный чурбак, будет выбирать выражения? Надо уходить...