Крылья беркута

— Так я сейчас принесу, — с готовностью сказала Надя.

— Нет, не стоит! — решительно возразил Кобзин.

— Ты не очумел, комиссар?! — оторопело глядя на него, спросил Аистов. — Или голодовку объявить собрался? Тогда хоть поясни, по какому случаю! Уж ежели помирать, так с музыкой, падать с коня, так с хорошего, лезть на дерево, так на высокое, ну, а голодать, так не из-за Буклина.

Слова командира отряда вызвали веселое оживление.

— Голодовка пока не запланирована, — в тон Аистову отозвался Кобзин. — И поэтому предлагаю, как только Надя накормит разведчиков, устроить коротенький перерыв и с котелками явиться пред ясные очи нашего комиссара по снабжению. Как все, так в мы. Никому никаких предпочтений! Равенство во всем: и в риске, когда идем в атаку, и в теплом угле, и в куске хлеба. Так, товарищи?

Послышались одобрительные возгласы:

— Правильно, Петр Алексеевич!

По лицам, хотя суровым, но подобравшим, по взглядам строгих, вдруг потеплевших глаз Надя поняла, как сильна связь между этими людьми и комиссаром; его уважают, ему верят. Нет, не зря хвалил своего комиссара Семен Маликов! А ведь в доме Стрюкова каких только ужасов о нем не говорили.

Выходя из кабинета, Надя заметила Обручева. Он сидел на корточках, прислонившись спиной к стене. Лицо у него было не то безразличным, не то осуждающим, а может быть, просто грустным. Почувствовав взгляд Нади, он улыбнулся ей, как старой знакомой, но глаза оставались холодными и непроницаемыми. Надю это нисколько не удивило — у человека горе. Потерять отца! Это может понять только тот, кому довелось испытать всю горечь потери близкого человека.

Стемнело.

Мигающие блики костра, поддерживаемого под котлом, слабо освещали двор. Всюду вооруженные люди, кони... Не протиснуться. Надя с трудом пробиралась к костру. Поначалу ей показалось, что там творится невесть что, а самое главное — кто-то хозяйничает вместо нее и, быстро орудуя половником, раздает варево. Такого беспорядка она не ожидала и, поднимаясь на цыпочки, негодуя, пыталась разглядеть самозванца. Им оказался Семен Маликов. Раздавая душистый суп, он отпускал и веселые шутки. Увидев Надю, Семен состроил испуганную мину. Опустив в котел половник, сделал вид, что собирается бежать, и заговорщически обратился к выстроившимся в очередь красногвардейцам:

— Товарищи разведчики, хозяйка идет, не выдавайте, братушки, не для себя, за ради вас на геройство пошел!

— Заступимся, а ты айда, давай наливай побольше!

— Да чтоб погуще!

— И повкуснее...

— Сыпь, не боись, мы ее пущать не будем, — подмигивая друзьям, балагурил молодой казак с выбившимся из-под шапки ухарским чубом и, раскинув руки, сделал вид, будто хочет обнять Надю. — Вы не замерзли, товарищ хозяйка, а то и погреть можно. Не жалаете? Я бы так со всем моим удовольствием.

Надя со смехом увернулась от тянувшихся к ней рук.

— Спасибочко, пока нет желания, — отшутилась она.

— Просто жаль берет! Ну, так вы, ежели чего, не позабудьте — Филипп я, Кучерявый. Мое фамилие по чубу, родитель фамилие такое дал и чуб отвалил, не поскупился. — Он снял шапку и тряхнул кудрявой головой.

— Эй, Филипп Кучерявый! — крикнул Семен Маликов. — Не садись в телегу, место занято!

— Неужели?! — ужаснулся Филипп Кучерявый и, хлопнув о ладонь шапкой, заговорил таким скорбным голосом, что вокруг засмеялись: — Не везет мне, братаны, — только-толечко примерюсь где ни то, так из-за угла оглоблю кажут! Ну да я не обидчивый, и на тебя тоже зла не имею, только ты мне щей побольше налей. На любовь я не совсем удачливый, а на еду больно, злющий...

Надя снова встала у котла.

Где-то около полуночи последними к котлу подошли красногвардейцы, дежурившие у ворот. Надя щедро оделила их из остатков, а Семен Маликов сказал, что они могут есть «от пуза».

Надя устала настолько, что ныли руки, ноги, хотелось присесть, чтоб хотя немного передохнуть, но на душе у нее было светло и радостно.

Глава двадцать четвертая

Двор опустел. Надя уже собиралась пойти к Кобзину, чтобы спросить, как быть завтра, но ее от ворот позвал дежурный красногвардеец:

— Корнеева! Человек вызывает, говорит, больно надо. Просит, чтоб вышла.

Надя распахнула калитку, смело шагнула на улицу и чуть не налетела на припорошенную снегом фигуру. Хотя было и темно, она сразу же узнала Стрюкова. В груди шевельнулась неприязнь.

Стрюков стоял, по-стариковски сгорбившись и понуро опустив голову. Таким Надя не видела его никогда. Они молча постояли друг против друга.

— Вернулись? — сухо спросила Надя.

— Вернулся домой, а дома-то и нет. Тю-тю!

— А бабушка Анна где?

— В монастыре, — неохотно сказал Стрюков.

— В каком монастыре? — удивилась Надя.

— В женском. В каком же еще?! — и, сообразив, что эти слова Наде ничего не объясняют, добавил: — Они вдвоем с Ириной. Нас обобрали в пути. И лошадей и все... Словом, вытряхнули на дорогу. На снег. В степи. Еле добрались... Где пешком, где с попутчиками на дровнях... Ирина не пожелала домой. Вместе с Анной в монастыре остановились, ну, а я сюда. Сунулся в калитку — не пускают. Скажи, пожалуйста, кто тут хозяйничает?