Крылья беркута

Надя молча слушала и почти не слышала этих, полных негодования и ярости, слов. Сама того не замечая, она вглядывалась в его худощавое, иссиня-бледное лицо. Сколько ему лет? Около сорока? А может, и побольше. Это когда смотреть в профиль, а если прямо, совсем молодой. И глаза у Козлова тоже молодые, быстрые. Нет, пожалуй, он не старше Семена.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два, — как-то механически выпалил он и, рассердившись на себя, добавил: — Это не относится к делу. И нечего зубы мне заговаривать. Ты лучше скажи, кто тебя надоумил устроить этот бандитский налет?

— Какой налет? — удивилась Надя.

— Тоже не знаешь? А ты ничего себе, хлесткая девка. Ну-ка вспомни, что ты распроделывала в Форштадте?

— В Форштадте?! — Надя облегченно вздохнула — вот оно, оказывается, о чем речь! — Надо было с этого и начинать, а то дядя, дядя... К одним типам ходила, Рухлины их фамилия.

— Зачем?

— За сеном ездила. Тут у одной женщины...

— Кто тебя посылал?

— Сама... Я думала...

— Ничего ты не думала! Знаешь, как у нас это называется? Бандитизмом, грабежом! Тебе захотелось чужого сенца прихватить, я в сундук к шабру полезу, а кто-то коня сведет с чужого двора. Нет, брат, Советская власть такого не допустит. И мы не только гоним подобную шпану из Красной гвардии, а цокать будем. И никому не позволим обижать советских граждан!

— Да разве Рухлины — советские граждане? — возмутилась Надя. — Это же сволочь! Беляки, вот кто они!..

— Беляки, говоришь? А кто это докажет?

— Я докажу.

— Ладно уж. Доказала одна такая. Беляки ушли с атаманом, а эти остались дома. И мы обещали их не трогать! Таких — половина Форштадта! Попробуй тронь! Обманывать мы никого не можем, не должны и не будем. Все, что надо, — скажем прямо, все, что потребуется, — сделаем по закону... А допустить, чтоб каждый как хочу, так и ворочу — не выйдет! Руки пообломаем. Из-за твоего дурацкого сена толпища баб в ревком приходила. — Он решительно махнул рукой. — Хватит разговоров. Решение по твоему делу ревком объявит во всем отряде. А решение ревтройки такое: в отряде Красной гвардии тебе делать нечего. Исключаем, и все!

— Как исключаете? — не совсем понимая, спросила Надя.

— А очень просто. Не нужны нам такие. Иди к своему дядюшке и пеки ему шанежки. Все!

Надя хотела было сказать, что она навсегда ушла от Стрюкова и если выгонят из отряда, то ей некуда деваться...

— Скажите, вы один и есть вся ревтройка?

— Нет, не один. Сегодня на заседании я доложу.

— Ну и докладывайте! — чуть слышно сказала она. Потом резко поднялась, подошла вплотную к столу и, глядя прямо в глаза Козлову, проговорила: — Всю свою жизнь, сколько я прожила на белом свете, почти нигде не видела правды. Нигде! Подлец на подлеце сидит и подлецом погоняет. И не верила, что может быть по-другому. Не верила, и все! Потом нашлись добрые люди...

— Какие добрые люди? — прервал ее Козлов.

— А это все равно. Никого не касается. Главное — нашлись хорошие люди, я им поверила... И, выходит, напрасно! Словом, докладывайте и решайте, как хотите, а мне теперь уже все равно. Жила без отряда и дальше как-нибудь проживу. Теперь я хотя знаю, что такое ревтройка, как тут правду любят.

Не простившись и даже не взглянув на Козлова, Надя вышла.

Козлов немного постоял у стола, взял в руки ремень с наганом, подержал, слегка подбрасывая, будто прикидывая на вес, и небрежно сунул в ящик стола. Поежился от холода, прошелся по комнате. Что-то не понравилось Козлову в этом разговоре. Нет, не так надо было говорить с ней. А как? Ведь факт налицо, и никуда от этого не уйдешь. Не рассыпаться же перед девчонкой в любезности? Нет, все правильно. И ревтройка для того создана, чтобы пресекать в корне все враждебное делу революции, все позорящее ее...

Так Козлов убеждал себя, но чем больше искал мотивов, утверждающих его правоту, тем тревожнее становилось у него на душе.

В комнату снова вошла Надя. Козлов даже обрадовался, что она вернулась.

— Ну? Что скажешь? — спросил он.

— Меня не выпускают. Требуют пропуск.

— Да, да! Конечно! — засуетился Козлов. — Позабыл. — Он протянул ей пропуск и, когда Надя взялась за краешек этого маленького листка, не сразу выпустил его. — Тебе все ясно? Или, может, имеются какие-нибудь вопросы? — сам не зная, зачем это понадобилось ему, спросил он. — Все ясно?

— Ясно. Как на ладони.

Глава тринадцатая

— Маликов, тебе письмо! — окликнул Семена часовой, едва он вошел в дом.

— Мне? — удивился Семен. Письма он ни от кого не ждал и подумал, что его просто разыгрывают. — Давай, если не шутишь.

— А ты сначала угадай, от кого.

— Как мне известно, покамест на свете нет такого человека, которому нужно писать мне.

— Вот и неправда. Выходит, не все тебе известно, — подшучивал часовой. — И не просто так себе письмо, а секретное. От симпатичной барышни. Велено из рук в руки передать. На, получай, Корнеева самолично отдала.