Крылья беркута

— Корнеева? — Семен взял аккуратно прошитый суровой ниткой, сложенный вчетверо листок бумаги. Прочитал адрес — ему. Почерк Нади. Но что случилось? Почему вдруг Надя решила писать ему вместо того, чтобы поговорить при встрече или же спросить, если надо? К тому же они виделись утром. И вечером увидятся. Может, что-нибудь срочное? Тоже не верится.

— Ну, как, что она пишет — объясняется? — подзуживая, спросил часовой.

— Да так, дела, понимаешь, — неопределенно ответил Семен и побежал к себе наверх.

В комнате было холодновато. Обручев, стоя на коленях, разжигал голландку. Он высек самодельным кресалом огонь и, тужась до синевы, старательно дул в пеньковый очесок.

— Трудишься? Давай, давай, — бросил Семен.

Он сразу заметил, что у студента не совсем ладно получается — от дутья из печной дверки выхватываются едкие клочья дыма, по оческу пробегают искры и тут же гаснут, а пламени нет, как и не было. Обычно в подобных случаях Семен приходил на помощь и. высмеивая нерасторопность студента, живо расправлялся с непослушной печкой.

Сейчас он прошел к своей постели, достал из-под изголовья бритву, осторожно разрезал нитки и, развернув листок, прочел записку. Прочел и не сразу понял ее смысл. Уж очень непонятное было в той записке. Нет, конечно, понятное, но такое, во что Семену трудно было поверить. Всего несколько строчек, а в них столько сказано, что можно навсегда голову потерять. «Сеня, — писала Надя, — у меня так сложилась жизнь, что я должна уйти отсюда. Меня вызывали в ревтройку, к Козлову. Отобрали оружие и исключили из отряда. Я так понимаю, что оставаться мне нельзя, и потому ухожу. Будь здоров. Надя».

Семен еще раз прочел записку, уже не для того, чтобы глубже понять ее, а в надежде найти в ней что-то новое, чего он не заметил в ней сразу.

— Сергей! — вдруг осипшим голосом позвал он Обручева. — Ты Надьку сегодня видел?

Обручев, не поднимаясь с полу, взглянул на Семена, тот уставился куда-то в сторону, держа в руке лист бумаги.

— А в чем дело? — настораживаясь, спросил Обручев.

— Я говорю, Надьку ты видел или нет?

— Когда?

— Ну, сегодня, сегодня!

— Видел. Утром. — Обручев понял: что-то произошло, и не совсем обычное. Но что? — А почему ты так взволнован?

— А днем? — не обращая внимания на вопрос Обручева, спросил Семен.

— Я совсем недавно пришел. Перед тобой. Видишь, даже печку не успел растопить.

— Знаешь что, Сергей, — подойдя к Обручеву, сказал Маликов, — если до утра меня не будет, передай эту вот бумажку Петру Алексеевичу. Можешь? Или погоди, не так. Без бумажки... Просто скажи ему, что я подался в ревтройку, к Козлову. И все.

— Но ты ведь был у него?

— Еще разок схожу. Только теперь по собственной воле, без вызова. Наступать буду я. — Семен достал из кобуры наган, сунул его в карман шинели и направился к выходу.

— Ты хоть скажи, что случилось? — окликнул его Обручев.

Семен задержался у полуоткрытой двери, решая, говорить или же помолчать. Как там ни считай и что ни думай, а сам факт не очень-то приятный для Нади. Все же молчанием делу не поможешь, да и случившегося ото всех не скрыть, а может быть, даже и не следует скрывать.

— Надю из отряда исключили.

— Да не может быть! — удивился Обручев. — Почему?

— Не знаю. Ну, мы еще посмотрим, куда хромая вынесет. А Надьки нет. Ушла! Понимаешь?

— Куда?

— Не пишет.

Семен выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью. Прыгая через несколько ступенек, он в два-три шага очутился внизу и, узнав у дежурного, что комиссара Кобзина все еще нет, бросился к комнате Нади.

Обычно, когда она уходила из дому, то запирала дверь.

Сейчас на двери замка не было. Неужто дома? Семен прислушался — за дверью тишина. Постучал — отклика нет. Постучал громче — молчание. Значит, в комнате никого. Почему дверь не заперта? Похоже, ушла совсем. Вот, мол, вам комната, занимайте, пользуйтесь, а мне она не нужна...

Семен открыл дверь.

Все вещи были на месте, как будто Надя и не собиралась покидать своего жилья, а временно отлучилась и, того и гляди, с минуты на минуту может войти.

Но что в таком случае означает записка?

Семен торопливо достал Надино письмо, прочитал еще раз. Нет, конечно, все так и есть, как пишет Надя. А из своих вещей она не взяла почти ничего, потому что, может быть, и самой деваться некуда. Да, пожалуй, так оно и есть. Но куда она могла удариться? В какую сторону? Не написала. Даже намека нет. А могло так быть, что ей и сказать-то нечего?! Вполне. И все это натворил Козлов! Ничего, разговор с ним впереди!