Крылья холопа

— Ты, дедко, про то, как я там? — спросил он.

Бусинки глаз старика засверкали, улыбка расплылась по лицу.

— Я все-все как есть обскажу, а ты лежи, — и Никешка пригрозил пальцем так, как это делают взрослые, когда больной ребенок не слушается.

Устроившись рядышком с бывшим учителем, Никешка принялся подробно рассказывать о своем житье-бытье у рубленников.

Как только он умолк, монашек неожиданно для всех легко приподнялся и совсем внятно, раздельно произнес:

— Ныне отпущаеши раба твоего, владыко, по глаголу твоему с миром.

— Батюшки-светы, никак отходит! — всплеснула руками Анисья. — За отцом Мефодием… скорей! Беги, Никешка! — И сама первая выскользнула за дверь.

Но зря встревожилась Анисья. Иконник не думал умирать, он просто-напросто возблагодарил бога первыми пришедшими на память словами молитвы. Радость-то, радость какая: сколько времени говорил малец, а ни разу не вспомнил про крылья. Спас Христос, услышал мольбу Никодима, невольного искусителя чистой отроческой души, осушил неутешные слезы. Избежит Никешка проклятий, пыток, позорной смерти, жив будет наследник…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

НЕТ, ЛУЧШЕ НА КОСТЕР!

В шестнадцать лет Никешка Выводков слыл уже одним из лучших рубленников. Вотчинники прямо-таки осаждали Ряполовского просьбами переуступить им умельца и предлагали за него какой угодно выкуп. Но боярин и слушать не хотел. Враг он, что ли, себе, чтобы выпустить из рук такой клад, как Никешка: он и рубленник завидный, и резчик по дереву отменный, и в сканом рукомесле преуспевает.

Взять хотя бы новые палаты князя Ушатова. Чего стоят одни сени, соединяющие хоромы! Взглянешь на резьбу — и не оторваться уже от нее. До чего же она затейлива, до чего хороша! А подволока — сущее поднебесье. Там белое облако словно плывет по лазури, тут вьется жаворонок, голуби реют. Впрок пошло парню Никодимово учение.

Вот только не по мысли пришлось Ушатову изображение птицы не птицы, зверя не зверя, с крыльями мыши летучей. Повелел вместо чудища этого ласточек, синичек, снегирей и прочих всяких пичуг намалевать. Но почему-то так вышло, что снегири походили на ласточек, синички на голубей, голуби на воробьев. Совсем получилось не Никешкино рукомесло. При виде этой мазни князь разгневался. Однако умельцу он ничего не сказал. Пускай рубленники хоромы достроят, потом уже можно будет поговорить с Никешкой как следует…

Немного смягчился князь, когда ему показали изготовленную Выводковым кленовую лесенку под крышей, которая вела в сенничек.

— Сущий ручей, что за рощей, — не удержался он от восхищения. — Вертлява-то, вертлява-то, ишь! Только что не журчит… Сам удумал?

— Мы со старостой… Да еще с другими…

— И строили вместе?

— Зачем вместе?.. Строил я. Всяк свое творит, милостивец.

Так оно и было в артели: думали всем миром, а работали порознь, помощников не имели. Сам Ушатов редко вмешивался в разговоры умельцев о постройке. Что мог понимать князь в затейливых узорах, кругах, полукругах, многоугольниках и кривых и ломаных линиях, выводимых Макаром палочкой на земле? Ведь учился Макар не у кого-нибудь и не как-нибудь, а ходил в подручных у самого царева зодчего — Андрея Малого. Бывать же при беседах старосты с Выводковым он любил и был доволен, что Макар свято соблюдает заветы своего именитого учителя и того же требует от Никешки.

— Ты знай одно, единую заповедь, — сказал он Никешке, прежде чем решился сделать его своим главным помощником. — Свой у нас ум — русский. И обычай наш особенный, русский. Ими мы живы и крепко их держимся. А вот от фряжских зодчих, нам от них, запомни до гроба, цифирная наука нужна. И ничего боле не требуется.

То же самое перед началом постройки сказал Макар и князю, и тот с ним согласился. Вообще Ушатов ни в чем не перечил старосте и на все его вопросы отвечал одинаково:

— Делай что хочешь, было бы позатейливей.

Хоромы заметно росли. Князь не мог нарадоваться на них. Но то была неполная радость. Рядом с ней, вначале чуть заметно, потом все тяжелей и больней, ворочалось другое чувство — ядовитая зависть к боярину Ряполовскому. Этакими умельцами да кто же владеет? Жадюга, корыстолюбец, скряга! Сам живет — глядеть стыдно, в развалюшках каких-то, рубленники подправлять их устали, а Макара и Никешку гонит на работы куда ни попало. Нынче одному ставят палаты, завтра другому, там пятому, десятому. И какие палаты! Одни краше других. Да если так дальше пойдет, чем же князю кичиться тогда? Вот кабы продал Ряполовский этих умельцев Ушатову! Даже не обоих, а хотя

бы одного Никешку. Макара, слышно, Глеб Тихонович замыслил снова, как с пяток годов тому назад было, в Москву на заработки угнать и вместо него старостою Выводкова поставить. Только нет, и думать нельзя, не расстанется, жадина, с юным умельцем. Как же все-таки настоять на своем и добыть Никешку заблаговременно, покуда не поздно? Но так или иначе, а надо скорее строить богатые и затейливые боярские хоромы. Самая красивая, самая лучшая усадьба должна быть у князя Ушатова, и ни у кого больше. И князь задался целью лишить Ряполовского власти над Выводковым.