Крым

Это был тощий, с морщинистым лицом чиновник оборонного ведомства, в поношенной куртке, с неряшливым шарфом. На голове сидел меховой картуз с опущенными ушами, хотя было тепло. Большой крючковатый нос был в мелких склеротических метинах, а глаза из-под редких бровей смотрели затравленно. Его вид вызвал у Лемехова едкую неприязнь, которая побуждала сделать больно немолодому испуганному человеку.

– Почему вы сорвали поставку композитов и тем самым задержали изготовление разгонного блока?

– Я, Евгений Константинович… На головном предприятии… Список зарубежных закупок… – лепетал Саватеев, ежась под жестоким взглядом Лемехова.

А у того лишь усиливалось ядовитое раздражение.

– На Военно-промышленной комиссии вы гарантировали исполнение поставок. Значит, вы вводили в заблуждение руководство?

– Я не вводил, Евгений Константинович… Форс-мажор. Отсутствует строка финансирования…

Стариковская растерянность, дрожанье выцветших губ, растрепанный шарф, нелепые уши картуза доставляли Лемехову мучительное страдание, желание уязвить, сделать больно.

– Но вы понимаете, что своей бездарной позицией вы срываете грандиозный проект государства? Вы саботируете программу величайшей государственной важности. Вы кто? Саботажник? Враг? Или некомпетентный работник, что хуже любого врага?

Саватеев молчал, топтался. В его глазах были тоска и беспомощность. В них заблестели стариковские слезы. И вид этих слез вызвал у Лемехова мгновенное раскаяние, чувство вины, которое он заглушил вспышкой гнева:

– Дряблость, разболтанность! Непонимание момента! За такое раньше расстреливали! Избавлялись от предателей и разгильдяев. Поэтому побеждали. Если вы разучились работать, если состарились в своем безделье, уступите место другим! Есть молодые и сведущие!

Лемехов задыхался, чувствуя, как мутный гнев слепит глаза. Саватеев был ненавистен, мешал ему. Мешал своими плачущими глазами, дрожащими губами, вислым, с фиолетовыми метинами носом, нелепым картузом и неряшливым шарфом. Лемехов чувствовал свою власть над ним и хотел этой властью истребить Саватеева. Согнать с земли, устранить, как источник страдания, внушавший чувство вины. И чем сильнее было чувство вины, тем ненавистнее был Саватеев, тем жарче распалялся в Лемехове гнев.

– Вы бездельник и разгильдяй!

– Я не бездельник… Правительственные награды… – пробовал защититься Саватеев. Но этот слабый отпор лишь усилил гнев Лемехова. Словно прорвалась плотина в груди, и жаркая, слепая, обжигающая лава хлынула через горло, превращая речь в булькающий клекот:

– Пишите заявление об уходе! Здесь, немедленно!

– Не имеете права… Мои заслуги… Мои годы…

– Уходите с площадки!.. Немедленно!.. Вон!

Красная пелена затмила глаза. Лемехов ужасался своему слепому безумию и неумению справиться с ним. Словно в груди корчилось и скакало уродливое существо, выдувая сквозь горло хрипящий крик.

– Вон!.. Немедленно!..

Все, кто стоял, отводили глаза. А Лемехов, несчастный, не понимая, что с ним случилось, какое существо поселилось в нем, управляло его волей и разумом, повернулся и пошел прочь. Его горло болело, словно было набито толченым стеклом.

Глава 16

«Канцлер» Черкизов действовал блистательно, создавая из Лемехова образ национального лидера. Он учредил несколько сайтов, на которых размещал интервью Лемехова, его крылатые фразы, его шутки и глубокомысленные суждения. Постоянно вывешивал фотографии, на которых Лемехов выглядел доступным для общения, благодушным, сердечным. Вот на Масленицу он играет в снежки на фоне снежной крепости, и снежок, пущенный меткой рукой, разбивается о его плечо. Вот молится в храме, окруженный набожными женщинами, и старушка возжигает свечку от свечи Лемехова. С мастерком в руке закладывает камень в основание кардиологического центра.

Особенным успехом пользовалась фотография, где Лемехов стоит под крылом стратегического бомбардировщика «Белый лебедь», и над его головой пламенеет красная звезда. И другая фотография, где он танцует вальс со своей возлюбленной Ольгой, восхитительной красавицей, и та смотрит на него с обожанием.

Черкизов, непревзойденный мастер пиара, был неистощим на выдумки. Готовил поездку Лемехова в Волгоград, и там, среди тысячной толпы, Лемехов призовет вернуть городу героическое имя Сталина. Предлагал поехать в воюющую Сирию, бесстрашно побывать под огнем и на фоне пылающих развалин заявить о национальных интересах России.

Лемехов охотно отдавал себя в руки этого искусного скульптора, который лепил из него новый образ. Чувствовал, как меняется выражение лица, жесты, взгляд. Казалось, он превращается в памятник самому себе. Носит на своем природном теле пласты сияющего металла.

– Вам не кажется, Кирилл Анатольевич, что вы создаете «культ личности Лемехова»? – со смехом спросил он Черкизова.

– Партия, которую мы создаем, роль, которую вам предстоит играть в судьбах России, связаны с религиозным культом, с мессианством. А это влечет за собой ритуалы, над которыми нам еще предстоит поработать, – серьезно ответил Черкизов, и его жгучие глаза отливали золотом, как ягоды черной смородины.