Крымская кампания 1854 – 1855 гг.

«Нас обстреливают круглые сутки. Почти всё время льёт дождь. Всю ночь противник продолжал забрасывать нас своими «Свистунами Диками» [так союзники называли крупнокалиберные русские снаряды, издававшие характерные свистящие звуки при стрельбе]. Мы стоим почти по колено в грязи и воде и похожи на тонущих крыс. Пронизывающий холодный ветер задувает во все дыры в нашем обмундировании (которых с каждым днём становится всё больше, а латать их нечем). Это в десять раз хуже, чем драться в открытом бою… У нас ни одной лишней унции еды… День и ночь мы работаем до изнеможения. Невозможно ступить ни шагу, не провалившись в грязь. В палатках, где мы живём, полно дыр[19], поэтому приходится ложиться прямо в грязь… Я думаю, что следует награждать медалями за каждый день такой жизни. Я уже не говорю о тех, кому повезло меньше, чем нам, и кто не смог избежать вражеской пули или осколка снаряда либо пал от одной из многочисленных болезней».

Один из старших офицеров полка королевских стрелков признался, что не менял одежду 46 дней и ночей (за исключением того случая, когда её однажды удалось постирать). «Солдаты одеты в грязное тряпьё. Они режут русские вещмешки на портянки и обматывают ими ноги. У многих ноги опухли, и они не могут носить никакой обуви. Бедняги делают из русских шинелей какое-то подобие сандалий и носят их день и ночь в любую погоду». «Наши красные мундиры теперь почти чёрного цвета

, — писал другой офицер, — а дурацкие шнурки на них истрепались и порвались в клочья». Когда 1 ноября состоялся аукцион, на котором продавались вещи погибших офицеров, цены были просто «астрономическими». За старую фуражку давали 5 фунтов 5 шиллингов; пара ношеных тёплых перчаток стоила 1 фунт 7 шиллингов; пара хлопчатобумажных ночных колпаков оценивалась в 1 фунт 1 шиллинг. На другом аукционе старые перчатки продали за 35 шиллингов; за две маленькие баночки какао запрашивали 24 шиллинга; лот, в который входили тюбик помады и зубной порошок, оценили в 36 шиллингов. Гусарские мундиры, красивые, но непрактичные, наоборот, упали в цене. Новый мундир стоил 40 фунтов стерлингов; на аукционе за него давали не больше 2 фунтов 6 шиллингов.

Деньги были и у офицеров, и у солдат, но на них мало что можно было купить. Несмотря на бедственность своего положения, армия всё ещё не утратила чувства восхищения своим командующим. При виде его прямой фигуры солдаты замирали в строю и приветствовали его громкими криками. Утомлённый таким восторженным проявлением чувств, он начал делать в своих поездках абсурдно длинные крюки, стараясь избежать встречи с обожавшими его подчинёнными. Он старался разминуться с намеренно попадавшимися на его пути солдатами, которым было достаточно услышать хотя бы пару ободряющих слов в ответ на своё приветствие.

Даже генерал Браун, которого откровенно недолюбливали в лёгкой дивизии и который так же откровенно выказывал полное равнодушие к своей непопулярности, однажды заявил, что Раглану следует чаще бывать на глазах у подчинённых.

— И что это даст? — спросил Раглан.

— Это должно ободрить людей. Ведь некоторые из моих солдат даже не знают вашего имени, сэр.

— Но они не знают и вашего имени, Джордж!

— Каждый солдат в лёгкой дивизии знает, как меня зовут.

— Держу пари на один фунт, что первый же солдат, которого мы об этом спросим, не знает вас.

— Принято.

Они направились в лагерь лёгкой дивизии, где Раглан выиграл пари. Всё, что солдат мог сказать о Брауне, было:

— Вы генерал, сэр.

Но и это было гораздо больше того, что солдаты знали о «приятном джентльмене в гражданском платье».