Крысы. Жуткое происшествие из жизни Прохора Тупицына

Оторопелый и контуженый Прохор всё же углядел, что это был будто бы и человек, но какой-то не до конца оформившийся. Туловище у того было округлое, с плоским животом серого суконного цвета. Руки и ноги неразвитые, кривоватые и цепкие по виду. И, что странно, был он гол, как и Прохор, и почти так же покрыт плотным ворсом, который был почти незаметен на лице, животе и замшевых ягодицах.

Прохор с заторможенным ужасом увидал так же, что на груди и животе человекоподобного существа расположены в два вертикальных ряда шесть розовых сосцов, вокруг которых вовсе не было шерсти. И эти-то соски во всём облике неведомого животного били самым тошнотворным из всего, что приходилось видеть Прохору. Да ещё глаза, наполненные тёмной дикой кровью, необыкновенно чуткие к каждому движению, видевшие, казалось, в малейших подробностях весь бесконечный мраморный зал и в то же время ни на долю секунды не выпускавшие из виду нагого Прохора.

«Вылитая крыса», отметил окончательно сбитый с толку мозг Прохора.

– Тебе где положено быть, – опять зашипела мерзкая тварь, – тебе положено быть в зале готового изделия, а ты опять на начало попёр. Тебе тут видеть ничего не положено, тебя за это на запчасти разобрать полагается…

Цепкой ручкой он зацепил за бок полумёртвого Прохора и поволок его за собой вдоль зала, туда, где вдалеке сходился он, этот зал, тоже в неясную точку.

Прохор мало глядел по сторонам, потому что всё внимание его отняла шишка на голом копчике страшного провожатого. Была она в плотной гладкой шерсти, волосок к волоску, точно такая, какая остаётся у бульдога на месте отрубленного хвоста.

«Может, я умер уже, – туго сообразил Прохор, – и это черти меня куда-то волочат».

Прохору мучительно захотелось перекреститься, впервые в жизни, но тяжкая сверх меры рука его не поднялась для такого кощунства. Креститься ему пришлось бы аккурат на этот потусторонний зад с остатками хвоста, ясно знаменующего нечистую силу.

Между тем то, что происходило вокруг окончательно опупевшего Прохора, было и в самом деле исполнено всяческого ужаса и нескончаемой жути. Если бы Прохор мог включить хоть каплю внимания, он мог бы видеть, что проходит мимо действительных кошмаров. Но в них можно было угадать довольно строгую последовательность. Это если, конечно, присмотреться к происходящему трезвым и отрешённым взглядом. У Прохора же Тупицына такого взгляда, как мы знаем, не могло быть по определению. Но если бы сознание его не было контужено вчерашним и потому частично не утратило свойственную ему от природы остроту восприятия, он упал бы в обморок или вообще повредился головой, а то и стал вообще скорбен умом.

Происходящее могло напомнить трезвому и отрешённому взгляду некий чудовищный конвейер. В начале его громадные крысы рожали на удивление мелких, величиной не более напёрстка крысят. Причём, от каждой роженицы являлись они в неисчислимых количествах. Появлялись они гроздьями, как икра из рыбы в нерестовый сезон. Через полчаса же, примерно, голый розовый напёрсток становился ростом уже с кошку и был похож на лягушиного головастика, потом с телёнка, обросшего серой шерстью.

С этого времени начиналось с бывшим напёрстком и вовсе жуткое превращение. Кости сказочно быстро выросшего крысиного дитяти с отчетливо слышным ревматическим треском начинали расправляться, а конституция обретать явственные человеческие черты. Шерсть опадала кусками войлока. Через каждые четверть часа выпадали острейшие белые зубы и на месте их вырастали новые, более-менее сходные с людскими. Голова становилась всё более округлой. Вытягивались, обретая даже определённое изящество, передние и задние лапы. Становились руками и ногами. В дело, которое молниеносно вершилось на конвейере, вступали такие же провожатые, какой оказался у Прохора. Они устремляли движение формирующихся тварей к тому дальнему концу мраморного подземелья, куда был направляем и Прохор. По всей длине этого адского конвейера стояли недавно опроставшиеся крысиные кормилицы. Только что родившиеся оборотни через каждые почти десять минут припадали к их сосцам с неимоверной жадностью, тут же исторгали из себя отработанные продукты, увеличивались в размерах на глазах. На глазах же обретали стать. Вонь, визг и щебетанье, подобное птичьему, сопровождало это дикое невиданное действо.