Кто ищет, тот всегда найдёт

Стою, вспоминая баню, в душевой спортзала, радуюсь: тогда не домылся, теперь домоюсь. Придётся раз в неделю или в две ходить на тренировки. Подгадывать к концу перепихивания и — в душ. Даже взбодрился от удачной мыслишки.

Возвращались вдвоём с Дмитрием. Он, оказалось, живёт недалеко от нашего стойбища в собственном вигваме, который ему купила экспедиция после женитьбы. Теперь у него полный семейный комплект: сам, жена и дочь. Работает старшим геологом поисково-разведочной партии, занимается подготовкой небольшого месторождения для передачи горно-обогатительному комбинату. Обидно стало до слёз! Вот где по-настоящему ценят классных специалистов. Не то, что у нас: всучивают женатому человеку однокомнатную халупу, да ещё заставляют её доделывать. Как мы там втроём поместимся? Жена с дочкой и со всеми причиндалами займут, конечно, комнату. А я где? С библиотекой, фонотекой, шкафом для костюма и вольтеровским креслом? Куда мне деваться? Всё! Завтра же отказываюсь. Меня не обмишулишь! И двухкомнатную не возьму. Пусть покупают особняк. Иначе…

— В воскресенье к 12-ти, — перебивает мрачные мысли Дмитрий, прощаясь.

— Хорошо, — соглашаюсь, поскольку до воскресенья ещё целых три дня и можно хорошенько обдумать причины, по которым я не смогу прийти.

Но пришёл.

Пока я, отключившись от всего на свете, врубался в добытую геологическую литературу, устраняя ленинским способом пробелы образования, полученные в альма-матери от недобросовестных профессоров, в мире назревали наиважнецкие события — грядел международный женский день.

— Гони монету, — подошёл Хитров.

— С какой стати? — возмутился я, привыкший бережно относиться к эквиваленту.

— Женщинам на подарок, — радует профорг, — в женский день.

И правда: скоро 8-е марта. Денег у меня перед зарплатой осталось с гулькин хвост обрубленный, и грешок есть: чем их меньше, тем отдавать труднее, тем более что на почём зря.

— Клара с Розой, — пробую отвертеться, — придумали этот день для консолидации трудящихся женщин против эксплуатации и неравенства, а не для подарков.

Паша не сдаётся, ухмыляется, радуясь, что наступил на хвост.

— Ты скажи об этом не мне, а нашим Розам и Кларам.

Это мне не светит: наши революционерки так отрозят и откларят, что навек забудешь и то немногое из основ, что удалось запомнить из институтских лекций. Пробую зайти с фланга:

— Дед Маркс, помню, учил, что дармовые деньги и товары развращают пролетариат.

Да разве Хитров отлипнет? Ржёт в голос, сально осклабясь:

— Бабы, они никогда не против развращения. — Противно стало, я и отдал потом и кровью заработанные тугрики. — Тебе, — добавляет вымогатель, — за трельяжем вместе с Воронцовым ехать — Шпацерман распорядился.

— За каким таким трельяжем? — опять возмутился я.

— Женщины решили, что мы им подарим трельяж в камералку, — объясняет Павел Фомич, — а то им не перед чем марафет с утра наводить. Половину денег выделил профком, а половину собирают мужики. Ясно?

— Ничего себе! — никак не могу остыть от потери кровных. — Сами себе подарки выбирают. Да ещё какие!

— С Коганшей поедете, — успокаивает Паша, — она выберет.

Зря волновался. Трельяж оказался удобной штукой: можно было в обеденный перерыв обозреть себя с фасада и в профиль и хорошенько выбриться.

И вот он, наконец, настал, этот с нетерпением ожидаемый всем прогрессивным человечеством день. Затарабанили африканские тамтамы, загудели многометровые азиатские трубы, задребезжали латиноамериканские гитары, загрохотали северо-американские джазбанды, монотонно затукали эскимосские бубны, заныли шотландские волынки, торжественно зазвучали европейские оркестры и у нас затенькали балалайки под гармошку. Земля замедлила вращение от человеческой суеты. Великий праздник, когда каждая женщина считает, что он, несмотря на международный характер, только для неё, она в этот день — единственная и самая-самая. А мужики имеют полное право беспрепятственно надраться до бровей, пожертвовав здоровьем ради здоровья самой-самой, но, возможно, не единственной. У нас в такой день без попойки и без обжорки не обойтись, тем более что и зимняя погода благоприятствует.

По заведённому обычаю усадили меня, конечно, рядом с Сарнячкой.

— Как баран да ярочка, — радуется, всплёскивая ладошками, Коганша.

Ярочка тут же выставила клыки, а баран не смог от страха даже проблеять.

— Ты, — допытывается по-свойски, — почему удрал с конференции? — Сколько дней уже прошло, а она только вспомнила.

— Да так, — отвечаю уклончиво, — что-то живот ни с того, ни с сего прихватило.

— Испугался? — догадывается. — А тебя с утра все вспоминать начали. Не икалось?

— Да нет, — вяло тяну неинтересную тему.

— Кто ни выступит, всех о моделях спрашивают, а никто ничего толком не знает: ни тот, кто спрашивает, ни тот, кто отвечает. К Когану обращались, но и он запутался. — Я, не меняя выражения умного лица, тихо произнёс: «Хо-хо!» — Что ты сказал?

— Да ничё, — опять отлыниваю от серьёзного разговора. А ей так хочется встать вровень!