Кто ищет, тот всегда найдёт

— Какой? — спрашивает в ответ. — Полосатый, с сухарём?

И мы рассмеялись, радуясь друг другу, а я от полноты чувств обещаю:

— Насчёт вашего комсомола подумаю.

Она так и засияла.

— Вот порадовали с утра.

И солнце тоже радуется нашей радостью. Быстро завьючились и на голодный желудок, но в радости — в путь. Покой нам…

Никогда, наверное, Алевтина не получала столько удовольствия. Мне бы век его не иметь. Как пришли, сбросил вьюк и сразу в палатку, сразу на лежанку и — на спину. Никуда не сдвинусь. Буду так лежать и давать ценные указания, что бы ни случилось. Тут всунулась голова Суллы.

— Иваныч, — зовёт, — спишь?

— Ага, — отвечаю вяло.

— Привет. Есть хочешь?

Чего не хочу, того не хочу. Я давно подметил, что чем больше устаёшь, тем меньше есть хочется. Наверное, поэтому в капиталистических странах трудящихся так много заставляют работать.

— А что есть? — интересуюсь так, для сведения.

— Рябчик с тушёной картошкой, — соблазняет консул, — ещё не остыл.

Надо идти: рябчики к нам не так часто залетают. Сижу за столом, уминаю и не пойму: то ли за ушами трещит, то ли кости на зубах. Вкусно-о! А Стёпа опять пристаёт:

— Мы, — сообщает гордо, — кончили здесь, куда дальше?

Я, ещё когда пришли, по-хозяйски приметил, что лошади в загоне. Горюна не видно — либо кемарит профессор без задних ног, либо куда подался на промысел. Лошадки-то кстати. Завтра и перевезём ребятишек на новое место и опять поставим в один лагерь, на всякий случай. Залезли мы со Стёпой в палатку, показал я ему на схеме, где им быть и что делать. Он всё рассмотрел внимательно, уяснил и вдруг просит:

— Можно, я сбегаю засветло вверх по ручью? Там горельник и солонцы, по следам видно, что кабарга приходит.

Я молчу, осторожничаю, но кабаржатины после пшёнки очень хочется. Надо, чтобы шли вдвоём.

— А где остальные? — строго спрашиваю, осознав, наконец, что никого не вижу.

— Так на речку убежали, — простодушно отвечает Степан, — уха вечером будет.

— И Сашка?

— И он.

Вздыхаю: вот что значит молодость. Где уж нам, старикам, с нашими трудовыми болячками и изношенным организмом угнаться за неутомимой молодёжью.

— Ладно, — разрешаю, — иди. — Хотел инструкцию по технике безопасности на этот случай прочесть ему на память, да забыл. А охотника и след простыл. Я снова принял покойное положение. Всё, думаю, перевезу парней, сделаю им контроль и залягу основательно. О-хо-хо! Покой нам только снится…

Смежил усталые очи, отключил утомлённые мозги, расслабил измученное тело и замер в неподвижном кайфе.

— Можно?

Размеживаю зенки — профессор собственной персоной с вежливым визитом. Пришлось включать мозги и поднимать измученное тело.

— Как нога? — спрашивает.

— Почему спрашиваете? — недоверчиво гляжу на всевидца, подозревая, что Алевтина успела натрепаться.

— И сам не знаю, — винится, улыбаясь, профессор, — само собой сказалось.

— Болит, — сознаюсь, — на скале подвернул, что-то щёлкнуло и теперь ноет, когда много похожу.

— Вам покой нужен, — прописывает известный рецепт.

— Вам он давно нужен, — парирую. Улыбаясь, мы смотрим друг на друга, радуясь общению и семейной перепалке.

— Попозже зайду, — обещает, — попробуем подлечить народными средствами. — Сел напротив, сообщает: — Погодина с Воронцовым надо перевозить. Я по пути от топографов заходил к ним, приглашают на контроль и увязку КП, — и добавляет виновато: — Вам, как я понимаю, нельзя идти. Что будем делать?

А что делать? Ясно как божий день. Молодёжь перебазирую, контроль им сделаю, потом схожу, сделаю контроль старичкам, увяжу все КП, всего-то навсего, и залягу в покое. Покой нам…

— Завтра, — спрашиваю на всякий случай, — перевезём здешних?

— Обязательно, — отвечает.

И тут полог с хлопаньем распахивается, и в палатку нежданно-негаданно вваливается Кравчук. Радомир Викентьевич поднялся и молча вышел, а мой лучший друг занял его место и лыбится как ни в чём не бывало.

— Привет. Бугаёв прибегал, — сообщает. — Говорил, что у него какие-то бешеные аномалии. Просил прийти, проверить, всё ли он так делает.

Потом мы молчим, и не выдерживаю, конечно, первым я.

— Завтра хочу перевезти своих отсюда, ты не против?

Он улыбается, ему нравится, что у меня кишка тоньше.

— Вези, — разрешает.

— А послезавтра и запослезавтра, — продолжаю, — надо бы перевезти дальних.

— Перевози, — легко соглашается Дима и добавляет: — А потом будем перевозить топографов и пробы за реку к машине. С нарядами будешь выходить?

Вот чёрт! Совсем забыл про них.

— Не знаю.

— Я пойду, могу и твои прихватить, — вот какой добренький! И ещё говорит: — За пробы с прошлогоднего угла с меня бутылёк, — и, слава богу, вымелся наружу. Кажется, мы помирились.