Кто ищет, тот всегда найдёт

Когда сползли, оставалось только одно желание: обмакнуться, не раздеваясь, с головой в холодную воду. Вздохнули, не разжимая губ, чтобы не заглотить мошкару, сняли ненавистные сетки, отряхнули от серой нечисти, и зря обрадовались: под ногами крупноглыбовый курумник, и так до самой долины. Зато низинный предвечерний ветерок отдувает микрогадов от разгорячённого лица. Полезли вниз по неустойчивой лестнице без перил. Слезли, как раз пришло время сообщить о нашей победе. «Ба-бах!» И почти сразу громко ответили, и где? Впереди, у реки! Объегорили! Ну, погоди, Бубенчик! Не найду твоего холодного трупа, из тебя его сделаю. Спустились в неширокую пойму с каменистыми и древесными мусорными завалами и высохшими каменистыми ложами сезонных проток, добрались до реки. В начале своего долгого пути к морю она неширокая — метров двадцать — и неглубокая — по колено на глаз. Никаких переправ те, конечно, не сделали, пришлось штурмовать вброд. Вода до того холодная, словно тисками сжимает голени. А тем опять повезло и без зайца — они прогуливались по левому, относительно чистому, берегу и посуху. Что ни говори, а непруха — она и есть непруха! Уж если прицепится, то не отстанет, пока не взвоешь. Выбрались из воды, разулись, чтобы вылить воду из профессорских кирзачей и командирских кед, и бодро рванули догонять отставших. Глядь, из-за недальней сопки, за которую река делает обговорённый поворот, поднимаются клубы белого плотного дыма. Те уже сигналят Колокольчику, теперь непременно появится к ужину, придёт изголодавшийся на запах.

И мы тоже заспешили, и когда догнали тех, то увидели пренеприятнейшую картину: у костра сидел, щурясь на огонь, облезлый шимпанзе и грел, протягивая к жару, поочерёдно все четыре лапы. А тот, кто давно спустился с деревьев, подтаскивал их за ненадобностью к стойбищу.

— Привет, — встречает учёная обезьяна. Разозлившись на них и вообще на всех, мы не отвечаем, а, сбросив рюкзаки, плюхаемся рядом. Правда не все, а только половина, потому что уставший донельзя Горюн вдруг говорит:

— Пойду, попробую что-нибудь добыть на ужин, — достаёт из рюкзака удочковую снасть и уходит вниз по реке, туда, где свесились густые кусты, а значит, есть глубокая яма. Я тоже раздеваюсь и радуюсь своему человеческому обличью. Обираю клещей с одежды и прошу Рябовского посмотреть с тыла, а заодно и полюбоваться прекрасной лысой кожей моей спины.

— Пиши, — радуется, — завещание.

— Есть?

— Под лопаткой устроился. Сейчас вытащу, — добывает из своего рюкзака пузырёк тройного одеколона, ватку и поит клеща, чтобы окосел и вылез. Пошатал его вместе со всем моим скелетом и вытащил мерзавца. — На, — предлагает, — отдашь на анализ. — Разглядываю шевелящуюся в ватке тварь, но следов энцефалитного заражения не вижу. Вздыхаю с облегчением и разрешаю:

— Брось в огонь.

После санпроцедуры Адик опять затих у костра как турист. Верно, разум обезьяны ещё не очеловечился, а душа не осовестилась. Надо воспитывать. Встаю и приказываю:

— Вставай. Опалишься, всё равно есть не станем — противно.

Он не остался в долгу:

— Твои кости, — говорит, — глодать ещё противнее.

— Ладно, — соглашаюсь миролюбиво, — считай, что нам повезло. Однако поднимайся, надо ладить лежбище. Степан, — обращаюсь к авторитету, — что, ставим односкатный полушалаш?

— Можно, — соглашается тот, подходя.

— Тогда ты майстрячь, а мы будем на подтаске. — Молодых лиственных деревьев хватает рядом, знай руби да подноси. Не забываем и лапника в костёр подбрасывать, чтобы сигнал не слабел. Не успели наладить отражатель, как вернулся Горюн, а с ним целая вязанка разделанных форелей.

— Ничего себе! — радуется Стёпа.

— Рыбы, — тоже радуется рыбак, — тьма! Не успеваешь наживку насаживать, — и без понуканий сам ладит таганок и сам варит рыбный супешник. — Живём!