Кто не спрятался…

Выйдя в коридор, он увидел женщину, остановившуюся на середине лестницы. Помедлив, Ладлоу поглядел на нее. Очевидно, это была жена Маккормака, мать его сыновей, и она слышала, по крайней мере, конец их беседы, потому что посмотрела на него так, словно он был вором, кравшимся прочь с какой-то ее драгоценностью, словно он разбил ей сердце. Когда-то она была красивой, подумал он, но не теперь, несмотря на дорогую одежду и драгоценности. И он вспомнил женщину на «линкольне» в тот день. И, шагая к двери, подумал, не стоит ли ее пожалеть.

16

Иногда после смерти Мэри и Тима он пил, пока не засыпал. Он достаточно долго позволял себе это.

Наутро он вставал поздно, а пес привык есть рано. У него в желудке были часы, ничего не знавшие о скорби Ладлоу. Пес придумывал способы разбудить его, несмотря на похмелье, с все возрастающей настойчивостью. Сначала он лизал лицо Ладлоу, и обычно теплого, влажного языка было достаточно. Если Ладлоу утыкался лицом в подушку и пытался вновь погрузиться в тревожный сон, пес забирался под одеяло и тыкался холодным, мокрым носом в шею Ладлоу.

Если это не помогало, пес начинал расхаживать по нему.

Иногда он видел сны, с которыми не хотел расставаться ради очередного ужасного пустого дня, или у него очень болела голова, и тогда он поднимался и с силой шлепал пса по боку, так, что тот с визгом падал с постели. В такие утра он вставал злой на пса и на себя самого. Пес прятался, пока он не успокаивался. Обычно на это не требовалось много времени. Он не мог долго сердиться на пса. В псе не было злобы, только невинный голод. Пес ждал нового дня, даже если Ладлоу не ждал.

И, оглядываясь назад, Ладлоу думал, что именно эти пробуждения и уловки пса вернули его к жизни. Пес не давал ему поддаться слабости и погрузиться в жалость к себе — и он выкарабкался. Это был вопрос честности по отношению к животному и оскорбленного чувства собственного достоинства, ведь пес понимал жизнь намного лучше него. Он перестал пить и слишком часто полагаться на Билла Прайна и вернулся к работе. По выходным он брал Рэда на рыбалку, или они ехали куда-нибудь и поднимались в горы, или занимались тем, чем он сейчас занимался здесь, в Оганквите. Впервые один, без пса.

Его отцу, Эвери Аллану Ладлоу-старшему, через четыре месяца исполнялось девяносто лет. Он пережил ангиопластику и двойное шунтирование, но по-прежнему требовал пачку сигарет в день, и руководство и сиделки Пайнвуд-хоум могли пойти к черту. Сейчас его отец курил, сидя на садовых качелях вместе с Ладлоу, и Ладлоу наблюдал, как отцовская рука с недокуренной сигаретой отодвигается ото рта. Эта рука держала топор, или двуручную пилу, или какой-то инструмент почти всю рабочую жизнь. Отец с юности работал на лесозаготовках, и руки по-прежнему были самой живой его частью, не считая глаз, ума и острого языка. Из-за болезни и бездействия мускулы его ног, рук и торса усохли, и кожа болталась на нем, словно одежда не по размеру.

Ладлоу по-прежнему считал отца привлекательным мужчиной. Судя по всему, дамы в Пайнвуд-хоум разделяли его мнение.

— Папа, похоже, я собираюсь сделать глупость, — сказал он.

Он рассказал отцу про Рэда, про стрельбу и все прочее, про то, что хотел сделать, и к тому моменту как закончил, его отец выкурил еще две «Уинстон» и скинул их с крыльца в кусты. Ладлоу с отцом качались на качелях, слушая скрип цепей и женский смех в доме, и отец кивнул, оглядывая свежескошенную лужайку, а затем перевел взгляд на холм и дорогу, которая вела через город и дальше, к морю.

— Это не глупость, — сказал он. — Кровь есть кровь, черт побери. Ты когда-нибудь пробовал на вкус кровь животного? Она ничем не отличается от твоей собственной. Скажи, почему кровь человека должна быть лучше или ценнее крови собаки? Собака точно так не считает. И я никогда не видел в этом смысла. Рэд был твоей семьей. Я считаю, у тебя есть долг перед семьей. И ты тоже так считаешь, иначе не пришел бы сюда, чтобы поговорить со мной.

— Я думал об этом. Ведь я не разговариваю с Билли. Никогда.

— Каким Билли?

— Твоим внуком.

— Я знаю, кто он такой. И знаю, что он сделал. То, что он сделал, едва не сломало тебя. Рэд когда-нибудь так поступал с тобой? Или со мной? Или с Элли?

— Нет.

— Тогда не надо глупого чувства вины. Мы твоя семья. Как были семьей твоя мать, и Тим, и Мэри. Проклятье, да ты уже сам все решил. Иначе…

— Иначе не пришел бы сюда.

— Верно. Тебе всего лишь нужен кто-то, кто скажет, что ты не просто воешь на луну. Что ж, я тебе это говорю. Или мы воем на луну вместе. Вместе со всеми прочими, кто мне нравится или когда-либо нравился, и, если спросишь меня, мы можем выть и дальше, хотя бы ради того, как прекрасно это звучит. К черту мнение других людей.

Он поднялся, но качели почти не дрогнули, лишившись его веса. Отец положил руку на плечо Ладлоу, и хотя это была широкая рука, она тоже казалась легче, чем следовало.

— Займись делом, сынок, — сказал он. — Заезжай перед моим днем рождения. С тобой бывает нелегко, но я не против твоей компании. Отнюдь не против.

17