Кто не спрятался…

Он знал большинство этих людей. Владельцев магазинов и продавцов, рабочих, вольнонаемных. Собственный бухгалтер Ладлоу был там. Но вырванные из привычного контекста, здесь, в этом месте, занятые этим странным делом, они казались людьми, работающими во сне. Это был сон про жар и едкий дым, темноту и мерцающий свет, блестевший на мокрой улице, про преисподнюю, в которой он вновь увидел свою жену и сына, озаренных пламенем.

Знакомая боль от столь бессмысленной утраты вновь обрушилась на него. Зрелище гибели того, ради чего он трудился, ради чего трудилась Мэри, словно вновь уничтожило ее. Оказывается, известная ему жизнь могла рушиться множество, бесконечное число раз. Потеряв пса, он словно вновь лишился их, жены и сына. Потеряв магазин, он словно вновь лишился пса.

Он услышал треск досок и увидел, как взметнулись искры и пламя из внезапно рухнувшей крыши, словно скрюченные пальцы, протянувшиеся в чистый ночной воздух. Вода хлынула в отверстие, поднялись клубы дыма.

Он повернулся спиной к пожару и положил руку на холодный кузов пикапа.

Люк Уоллингфорд спросил, в порядке ли он. Он ответил, что да.

— У тебя ведь есть страховка?

— Есть.

— Слава богу.

— Ты что-то слышал?

— Про что?

— Про то, как это началось.

— Еще нет. Думаю, со временем все выяснится.

— Думаю, я уже знаю, — ответил он.

21

Она откатилась от него в беззвездной ночи, и он протянул руку, ища мягкий вес ее груди, чтобы обхватить ладонью. Ее волосы пахли дымом от пожара. Она поднесла свою руку к его руке и прижала.

— Я вижу тебя только тогда, когда что-то теряю, — сказал он.

— Знаю.

— Скажи мне правду. Ты говорила, что готова сражаться. Но этому репортажу они тоже не дадут ход, верно?

Она вздохнула.

— По правде говоря, да. Вряд ли.

— Никто не погиб, ведь так?

— Так. Никто не погиб.

Его сердце металось в груди, словно молодой волк, бросающийся на прутья клетки.

— Значит, это был в некотором роде утешительный приз?

— Господи, Эв. Не говори глупостей. Тебе не идет.

— Мне жаль.

— Я знаю. Ты пожалел об этом сразу, как только произнес. Я тебя прощаю.

Она сжала его руку. Ветерок из окна обдувал их.

— Будь я проклят, если знаю, что делать, — сказал он. — Такое ощущение, будто всякий раз, когда я оборачиваюсь, мир немного съеживается.

Она кивнула.

— Хочешь знать, почему я работаю здесь, Эв? — спросила она. — В этом захолустье? Мой отец восемнадцать лет служил копом в Нью-Йорке. Ездил на патрульной машине по Верхнему Вест-сайду. Самому безопасному району Манхеттена. Другие копы подшучивали над тем, какая у него легкая работа. Но то, что против твоей природы, не бывает легким. Через восемнадцать лет и два месяца у отца случился нервный срыв. Ничего драматического. То есть он не попытался пустить себе пулю в рот или сделать что-то эдакое. Однажды ночью мама просто обнаружила его всхлипывающим в гостиной — и сидела и наблюдала, как он смотрит в темноту и всхлипывает, закрыв лицо руками, до самого утра. А потом он отказался идти на работу. Сказал, что не может пойти на работу. Он устроился ночным сторожем в банк «Джамайка сэйвингс». Собирал крохи, чтобы я смогла окончить колледж.

— Но год спустя даже это оказалось для него чересчур. А может, это был город. Или и то и другое, я не знаю. Он ни разу не выезжал из Нью-Йорка за всю жизнь. Но когда я училась на последнем курсе, они решили перебраться сюда, в Стэндиш, потому что там жила сестра моей матери. Больше он ни разу не видел униформу. Отец устроился на работу продавцом в бакалейную лавку, а мать — официанткой в баре. А летом, когда я окончила колледж, отец умер от сердечного приступа. Ему было сорок восемь. Они прожили здесь всего восемь месяцев. И он умер.

Я думаю, отец стал копом, потому что его отец был копом. Думаю, он плыл по течению, а не выбирал. И это его сломало. Он был хорошим человеком, добрым человеком, но он никогда не знал, чего хочет. И это в конце концов его убило.

Я не такая. Мне эта работа подошла с самого начала, и у меня хорошо получается. Большую часть времени я точно знаю, чего хочу и где хочу находиться. — Она повернулась под его рукой и, бледная и спокойная, посмотрела на него. — Как насчет тебя, Эв? Чего ты хочешь? Ты должен чего-то хотеть.

Сперва он подумал, она ждет ответа, что он хочет ее. Но вгляделся и понял, что дело не в этом, что ее вопрос был более серьезным. Он подумал, что она правильно поняла его одиночество. У него не было для нее ответа, который он мог бы озвучить. Кроме одного.

— Правды, — сказал он.

22

Ему снились люди и волки.

Сначала он увидел их в лунном свете на поляне в лесу, увидел издалека, не зная, что видит. Только силуэты, прижавшиеся к земле, рыщущие среди могучих дубов.

Он осторожно приблизился. Услышал рычание и щелканье зубов. Увидел, что это люди — и не люди. Оборотни, одетые в окровавленные волчьи шкуры, а потом волки — одно плавно перетекало в другое и обратно.

Он почувствовал запах мускуса, мокрой от дождя шерсти. Крови. Мочи.