Кто последний? – Мы за вами!

Я не понимаю, что со мной происходит. Меня тянет куда-то, и в то же время хочется забиться в угол и оттуда щелкать на всех зубами. В голове постоянно крутятся обрывки каких-то полумыслей, получувств, полуидей. Они как бабочки поденки – до сумерек водят над водой белые хороводы, а с заходом солнца падают на воду и умирают. А утром рождаются новые и опять время их жизни – один день. Это больно. Я как будто стою на берегу и наблюдаю. Но ничего не могу изменить. Каждая картина, каждая прочитанная строчка рождает целый сноп ассоциаций, аллюзий, которые, сплетаясь между собой, образуют причудливую сеть, накинутую на вроде бы знакомый мне мир. И я перестаю узнавать его. И перестаю узнавать себя. Мне стыдно, потому что мои проблемы кажутся мне надуманными по сравнению с совершенно реальными несчастьями Стефани, Анри, Митры. Я словно белка в колесе кручусь на одном месте и не могу найти выхода. Наверное, все дело в том, что я глупа. Анри, Эсмеральда, Гвел – все они думают, что это не так, и много раз говорили мне об этом. Иногда я верю им. Но сейчас мне кажется, что они ошибаются.

«Ваши доводы представляются вполне логичными, а выводы – обоснованными. Факты, имеющиеся у нас, подтверждают их. Это тревожит нас.»

«Что вы собираетесь предпринять?»

«Мы колеблемся в выборе решения. Нужна дополнительная информация.»

«Какого рода? Я готов вам ее предоставить»

«Мы затрудняемся в формулировке, но имеем возможность оценить вашу готовность»

«Что это значит?»

«Ввиду вновь полученной информации мы вынуждены принять одно из двух решений: либо по-прежнему оставаться наблюдателями процесса, либо вмешаться в него.»

«Что значит – вмешаться в процесс?»

«Способы и детали не имеют значения. Это будет решено в рабочем порядке. Нам не присущи ни гуманизм, ни жестокость, в вашем понимании этих терминов.»

«Присущи ли вам вообще какие-нибудь чувства?»

«Да, из имеющихся у вас понятий нам присуще чувство адекватности.»

«Дальнейшее существование человечества кажется вам неадекватным?»

«Мы еще не приняли окончательного решения.»

«Я понимаю, ЧТО вас пугает. В истории человечества, если она вам известна, действительно было немало черных страниц. Но у меня есть основания полагать, что люди изменились, пройдя через этот, последний кризис. Возможно, мы, наконец, вылупились и превратились из жадных и жестоких личинок в настоящих людей. Мы многое потеряли на этом пути, но может быть нам удастся вновь обрести потерянное. Что вы думаете о сотрудничестве с людьми?»

«Оно представляется маловероятным»

Холодно. И очень хочется назад. В мой родной городок, где все было просто и понятно. В комнату, где была кровать с лиловым покрывалом и пуховым одеялом под ним. Туда, где был Кларк, и подруги, и планеры, и вечеринки, и визорные программы, в которых все было хорошо, и никто не вымирал, и не боролся с миражами. Где все живут спокойно и весело, и нет никакой всемирной ответственности, и все известно наперед, до самой смерти.

Но ничего этого нет и не будет. Нет городка, вместо него – станция. Нет кровати с пуховым одеялом и самое главное – нет Кларка. Но есть Кларк-маленький и есть Анри. Но нет и Вельды, которая жила там. Есть Вельда, которая помнит. А было ли то, что я помню? Может быть, все это я придумала теперь, задним числом? Ведь есть же миф о счастливом детстве, легенды об Эдеме… Вот и я себе придумала такой маленький Эдемчик, по которому могла бы проливать крокодильи слезы. Ведь, в конце концов, я же сбежала оттуда! Черта с два ты бы сбежала, если бы не погиб Кларк!

Как все запутанно. И не у кого спросить. Неужели человек обязательно должен быть одиноким? Я не хочу! Мое тело, мой разум – я словно заперта в них. На земле больше нет тюрем и все-таки они есть. И их столько же сколько людей живет на этой планете. Никогда человеческой близости, в чем бы она ни выражалась, не пересечь невидимых границ, которые отделяют одну душу от другой. Может быть, таинственные ОНИ решили эту проблему?

Я принимаю противоположные решения вслед друг за другом, меня сегодня огорчает то, чему я радовалась вчера, один и тот же предмет то обескураживает меня, то приводит в состояние бессмысленного восторга… Может быть, я заразилась от Анри? Но ведь душевные болезни, вроде бы, не заразны. Или, по выражению Гвел, у меня проклевывается душа?

– Я не умею «крутить колесо», и прыгать на доске в прибое, и летать на планерах… – ни с того, ни с сего говорит Анри.

– Ну и что? – недоумеваю я. – Ты – это ты, почему ты обязан…

– Я должен развлекать тебя!

Удивительная новость. Кто бы мог подумать, что на свете существует подобное долженствование. Но в мире Анри оно есть. И я должна с этим считаться.

– Ну что ж, развлекай.

– Но я не знаю – как! – в голосе Анри – почти отчаяние. – Я никогда не делал ничего такого, что могло бы тебя заинтересовать.

– А что же, по-твоему, мне интересно? – разговор начинал по настоящему занимать меня. Пусть таким, прикладным, путем, но все же интересно узнать, что о тебе думают.