Кто сеет ветер

— О моем брате, — проговорила она с быстрой не то беспокойной, не то вызывающей улыбкой — Вы знаете, кого он больше всего на свете любит?… Вы нё знаете?… Вас!

Эрна спокойно взяла с подноса банан и очистила кожуру.

— Барон вам это сказал? — опросила она с легкой иронией.

— О, нет, он, конечно, скрывает, но он доказывает это всем своим поведением.

Исоко слегка помедлила и, улыбаясь еще нежнее и ослепительнее, выразительно договорила:

— И для вас это плохо: на его работе нельзя любить иноземную подданную!

Эрна удивленна на нее посмотрела.

— Вы хотите сказать для него плохо?

— Нет, нет… для вас! Он чистокровный японец. Нехорошо будет вам!

Эрна с аппетитом доела банан и спокойно взяла второй. Разговор ее забавлял.

— Что же это: предупреждение или угроза? — спросила она насмешливо.

Исоко неопределенно кивнула головой.

— Да, да, — ответила она быстро и весело..

Эрна положила зеленоватую кожуру на поднос, в безмолвии съела второй банан и только после того, с ноткой презрения и усталости в тоне, проговорила:

— Я… не боюсь!

— Вы думаете, я пошутила? — усмехнулась Исоко.

— Нет, не думаю. У вас глаза не шутливые, хотя вы и смеетесь.

В передней раздался стук отодвинутой фусума. В гостиную вошел барон Окура.

— А вот и брат! — обрадованно качнулась Исоко.

— Простите, я опоздал, — извинился барон, здороваясь с Эрной.

Она встала с подушки.

— О, я не скучала. Мадам Каваками такая оригинальная собеседница, — ответила она, направляясь к туфлям, оставленным у входа в гостиную.

— Вы кажется, не кончили завтрак? Пожалуйста, продолжайте, — забеспокоился барон Окура, но девушка уже решительно обувала туфли, чтобы пройти по соседней лестнице во второй этаж.

— Нет, нет… Пора заниматься. До свидания, мадам Каваками. Благодарю вас, — сказала она любезно.

В тот день урок прошел, как всегда: нескучно, спокойно и деловито, но наросло что-то новое…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

С крутого морского берега, где, загорая на солнце, лежал полураздетый Ярцев, город с его бугорками изогнутых крыш, красными золочеными пагодами и вышками европейских зданий выглядел великолепным.

Но, уходя от него в одиночество, к безмолвию океана и горных тропинок, Ярцев всегда испытывал чувство, близкое к светлой тоске бродяги, когда тот усталый ложится на придорожную траву и, позабыв о людях, долго смотрит на звезды.

В такие часы Ярцев меньше всего любил говорить и теперь с раздражением слушал сентиментальную болтовню навязчивого своего спутника виолончелиста Буканова, который пристал к нему на пути к заливу.

По странной случайности, которую Ярцев мог объяснить только заботами тайной сыскной полиции, в соседнем доме, принадлежавшем их же хозяину, поселилось четверо русских белогвардейцев.

Двое из них-музыкант Буканов, кругленький, пухлый, с короткими ногами и длинным носом, и комиссионер Строев, лысый и пышноусый, с наглыми тускловатыми глазами, — с первых же дней проявили весьма подозрительный интерес к американцу с русской фамилией, пытаясь завязать с ним знакомство. Прежде Ярцеву удавалось отделываться от них равнодушно-холодными фразами, но сегодня на пляже музыкант увязался за ним, как голодная бездомная собачонка.

— Вот ведь ремонт!.. Из-за ремонта испортил себе три костюма, при всей моей осторожности, — горестно жаловался виолончелист. — Японцы паршивые ничего не умеют: красят, перекрашивают стены, — то выйдет полосами, то пятнами; одноцветно никак не выходит.

— Н-да, бывает, — проворчал Ярцев.

Буканов сидел от него в двух шагах на плоском желто-коричневом камне, застланном сверху газетой, и с беспокойством рассматривал на своих новых брюках розоватое пятнышко масляной краски.

— Квартиру семейную готовлю, хочу уезжать от этой компании, — продолжал музыкант с доверчивой простотой, — очень уж грубые люди — особенно комиссионер-… А ведь представьте — бывший гвардейский офицер!

Ярцев молчал. С залива дул влажный ветер.

— Мечтаю теперь о браке. Один знакомый дал адрес невесты в Кобе. По письмам очень понравилась: дочь русского инженера, вдова… Хочу на днях сделать ей предложение.

Ярцев обнял колени и, медленно выпрямясь, застыл в неподвижной задумчивости.

— Женитесь? — спросил он рассеянно.

— Бегу одиночества, так называемого круглого, — вздохнул виолончелист. — Ведь у меня на всем белом свете всего одна родственница — двоюродная тетка… и та в Казани, в Татарской республике. Такая тоска по родине, хоть пускай пулю в лоб! Если бы не страх перед адскими муками, которыми господь наказывает самоубийц на том свете, я бы не выдержал…

В меланхоличном взгляде его вдруг промелькнуло что-то подлинно скорбное. Казалось, что он действительно глубоко страдает.

«Или мерзавец, или дурак», — подумал Ярцев, приглядываясь к собеседнику, но вслух сказал:

— К какому богу и по какому закону попасть на тот свет!.. По корану там, говорят, совсем хорошо: всякие тебе девицы голые ходят, райские плоды предлагают, ну и все прочее… Благодать!.. Мне вот на земле тоже в любви не везет, надеюсь уж на том свете досыта отыграться.

Буканов обиженно замолчал.