Кто-то, с кем можно бежать

Несколько пар начали танцевать. Девушка в красной шляпке неожиданно встала и начала танцевать одна, обнимая сама себя. Её никогда не видели такой раскрепощённой. Тамар смотрела на неё и думала, что хотела бы познакомиться с ней; что она кажется умной и деликатной, и совершенно не годится для улицы, ещё меньше, чем она сама. Шели уже танцевала с одним из своих постоянных ухажёров, долговязым парнем с немного обезьяньим лицом, который играет на пиле. Она протянула к Тамар загорелую руку, приглашая её танцевать втроём. Тамар посмотрела на них, и её вдруг захватило видение её троицы. Странно, что уже почти две недели она о них не думала. Вплоть до этого вечера она была свободна от них. Она сделала Шели "нет" головой. Изобразила улыбку. Они никогда не танцевали вместе, они трое, потому что Идан презирал танцы, очевидно, он и не умел танцевать. Они вообще никогда не прикасались друг к другу, когда ещё были втроём. По крайней мере, так она думала. Ни одного объятия, даже от радости. Было какое-то молчаливое согласие, что ни одна из них двоих не будет урезана в правах на Идана. Но кто знает, может, они уже две недели спят вместе в комнатах-с-прекрасным-видом. Ну вот, это опять поднимается в ней, живое и жгучее. Она пошла налить себе "Спрайта" и выпила полный стакан, чтобы остудить внезапно возникший пожар. Не помогло. Перед ней встали все последние недели с ними обоими: ведь когда она начала понимать, что останется в Израиле из-за Шая, они были глубоко погружены в приготовления к поездке. Она тогда начала потихоньку двигаться в сторону нового и чуждого мира, крутиться в местах, где был какой-то шанс найти его, заводить разговоры с незнакомыми мужчинами в городских садах, с игроками в нарды и бильярд и охранниками клубов, а их, Идана и Ади, не было там с ней. Это сбивало с толку: она продолжала ходить на репетиции хора каждый день после обеда, пять раз в неделю, весь хор был охвачен гастрольной лихорадкой, угрозы дирижёрши Шароны становились всё более нервными, все зубрили итальянские фразы из "Разговорника туриста", который им раздали, потому что то, что они умели петь арии Керубино и Барбарины, не смогло бы помочь им там в ресторанах и на рынках; и она сама тоже непрерывно продолжала работать над своим любимым соло, получила паспорт, читала путеводители и прилежно зубрила "Дове си компрано и билети?[45]", но, в сущности, была уже очень далека от них. Шарона первая обратила внимание, что Тамар совсем не там:

- Где твоя голова и где, чёрт побери, твоя диафрагма? Ты опять забываешь поддерживать снизу! Как ты можешь ожидать, что тебя услышат там, в шестом ярусе?!

А после репетиций, когда они шли пешком по бульвару, она пыталась рассказывать им, где она была вчера вечером, с кем говорила, вы не представляете, какие люди существуют в ста метрах отсюда, какие несчастные и отверженные, говорила она, ещё пользуясь голосом и языком их троицы, в смысле, Идана, но, уже начиная понимать, что те лёгкие дуновения иронии по отношению к любому, кто к ним не принадлежит, начинают потихоньку изменять направление и сейчас обращены и в её сторону тоже, как будто она сейчас тоже чем-то заражена или даже приносит какой-то неприятный запах в общий дом; и вот настал день, после того, как она побывала у русских ребят в Лифте и видела того парня, Сергея, с детским лицом и хрупким телом, и так нуждалась в том, чтобы поговорить с кем-то близким, погоревать вместе о том, что она видела, а Идан сказал, прервав её на полуслове, что ему трудновато одновременно учить итальянский и наркоманский, и Ади хихикнула и сказала, что это очень верно подмечено:

- В последнее время ты пользуешься новыми словами, трудновато за тобой угнаться, - и встряхнула золотым руном на своей голове, и в эту минуту Тамар поняла, что она уже совсем не с ними, и что она просит у них что-то, что они не могут, или не хотят, ей дать. Тогда она замолчала и шла рядом с ними, как побитая, а их беседа сразу же возобновилась без неё, как будто только порыв ветра помешал им. Она мужественно продолжала шагать, продолжала улыбаться их шуткам, а тем временем острые холодные ножницы вырезали её точно по линиям тела и вынули из их картины.

Столовая опустела, и площадка во дворе заполнилась танцующими. Во всех струилась музыка. Нежно заклубились облачка травки. Парень с длинной косой, заплетённой цветными лентами, заиграл на гитаре, и из всех углов двора подхватили песню: "Щит Давида надвое расколот", - пел он глубоким хриплым голосом, и они отвечали ему тихим рычанием: "Идеи Герцля умерли давно". А он: "Сгнили в могиле с колючками кактуса". Они раскачивались с поднятыми руками и пели: "Но всё идёт, согласно плану". Тамар смотрела из окна наполовину пустой столовой. Когда они так раскачивались, то казались ей хрупкими стебельками, стебельками детей.

Моей душе хотелось лишь покоя, Не хотелось ей играть в войну,

Но армия у нас – святое,Я очень армию люблю,