Кто ты будешь такой?

Прошли первые майские праздники. Аля просыпалась поздно, смысла ехать на лекции уже не видела: в лучшем случае успеет на третью пару, и она оставалась в общежитии, оправдываясь перед собой тем, что нужно доделать курсовую. Для сдачи курсовой сроки вышли, но время сделать рывок, дописать ее, принести Жуковскому, поплакаться еще было.

Раньше, когда Аля жила с Куропаткиной, та каждое утро поднимала ее, по-сестрински стаскивая одеяло и включая музыку на полную громкость. Уже пахло яичницей и крепким чаем, а сама Оля, встававшая в шесть, успевала сбегать вниз в душ и позавтракать. Аля садилась пить чай, а Куропаткина красилась у зеркала: распахивала голубой глаз, проводила щеточкой туши по светлым ресницам, пыталась обозначить румянами скулы на круглых щеках. Аля быстро одевалась, собиралась, и вот уже она, прислонившись к двери, ждала Олю, выбиравшую, какую блузку или платье надеть. А потом они бежали через перекресток, чтобы успеть в стоявший перед светофором автобус. Без Оли проделать все это в одиночку не получалось.

Теперь Куропаткину каждое утро привозил на лекции на машине отец, а забирал старший брат. Аля не раз пыталась поговорить с ней, извиниться, рассказать, какой странный случай на самом деле эта ее встреча с Духовым. Но ничего не выходило: Оля вырывалась, если Аля брала ее за руку, всем видом показывала, что не желает ничего слушать. Всегда нарочито отворачивалась. И ни единого слова эта болтушка Але с тех пор не сказала. Когда на лекциях Аля смотрела на полудетскую выемку на шее Куропаткиной, на светлый длинный волос, упавший сзади на всегда тесноватый пиджачок, ей начинало казаться, будто она, Аля, сделала что-то невообразимое – задавила котенка или затоптала птичье гнездо с вылупившимися птенцами. Возможно, это и было причиной, почему она не хотела ходить на лекции.

Поднявшись около двенадцати, Аля завтракала чаем с сахаром и молоком, открывала записи для курсовой, читала: «Для распространенiя товаровъ среди московскихъ потребителей въ 1843 году по иницiативе Прохоровыхѣ въ Москвѣ на Кузнецкомъ Мосту былъ открытъ розничный магазинъ подъ фирмою Магазинъ Русскихъ издѣелiй. В магазинѣ, кромѣ бумажныхъ матерiй, продавались: сукно, перчатки, шерстяные матерiи и т. п.».

И сразу отвлекалась, представляла даму, да, собственно, себя образца середины девятнадцатого века. Вот она входит в магазин, приподнимает подол, переступает порог. На ней наверняка шляпка, крепко удерживающая своевольные волосы. Аля просит усатого приказчика показать ткани на платье или пальто, не спеша рассматривает образцы, слушая, как угодливо заливается приказчик. А может, он ленив и отрывисто недоброжелателен: раз зашла в магазин русских, а не парижских тканей, значит, бедновата. В открытую дверь Але виден солнечный Кузнецкий Мост (в настоящем 2005 году она часто бывает там, подыскивая книги у букинистов), слышны копыта лошадей, смех, крики мальчишек, продающих ягоды, семечки или зазывающих почистить обувь. (На этой стадии прогулок в прошлое Аля закрывала тетрадь, вытягивалась на общежитской кровати и представляла, что происходило дальше.)

Вот она в том дне девятнадцатого века собирается уйти из лавки, так ничего и не купив, планирует перейти дорогу и выпить шоколаду в кондитерской, но тут приказчик уговаривает померить шали. Она встает у зеркала (наверняка же были тогда зеркала в лавках, надо почитать), ну, если не было, то просто накидывает на плечи шаль (сама или это делает приказчик) – например, синюю с золотистыми ягодами и цветами, поглаживает рукой ткань. Настоянный послеобеденный свет высвечивает каждую ниточку в бахроме. Краски, конечно, очень яркие и с каждой секундой становятся еще ярче. Она точно и вправду видит эту шаль, пальцы осязают тонкую шерсть. А потом шаль начинает размываться… Аля зевает, размышляя, как выглядела бы сумочка, из которой она достала бы деньги, чтобы рассчитаться с приказчиком, снова зевает и засыпает.

Проспав часов до трех, она снова пила чай и принималась ждать вечера. Иногда выходила, добиралась до книжного магазина. Купить новую книгу было не на что, поэтому Аля приспособилась читать в магазине, сидя на скамеечке для ног между рядами. Для одной книги требовалось несколько заходов. Она предпочитала большие книжные, где можно было затеряться: «Библио-глобус», «Московский дом книги» на Новом Арбате, книжный на Полянке. Сейчас читала так «Слепого убийцу» Этвуд, жадно перелистывала страницы, не забывая, впрочем, поглядывать на часы на руке – электронные, с пластмассовым ремешком (подарок Оли на прошлый день рождения). Если у Духова не было спектакля, они встречались в шесть на одном из вокзалов.