Кто убил Влада Листьева?

Единственное толковое, что осталось от прежнего хозяина кабинета, — большая рельефная карта, занимавшая половину стены: старая карта государства, так бездарно разваленного. И на этой карте было видно, что за могучая держава существовала еще совсем недавно. Ныне же мы откатились к Руси допетровского периода. Хорошо, что еще Питер не подарили Финляндии, а Курилы с Новороссийском не проиграли в карты японцам с турками. Еще раз тьфу! «Вечный ИО» карту не жаловал, хотел ее убрать, но не успел. Вельского же, наоборот, карта очень устраивала — с ней дышалось свободнее.

Вельский приказал повесить на стены грамоту Петра Первого — с печатью и росписью государя — об учреждении «Ока государева» — российской прокуратуры, а также три старинные, тиснутые еще в восемнадцатом веке литографии с изображением Москвы, Екатеринбурга и Верхнеудинска — трех городов, с которыми был связан Вельский. Для незнающих — Верхнеудинск — это нынешний Улан-Удэ, столица Бурятии. В этом городе Вельский сорок с лишним лет назад родился, и снится этот город ему до сих пор — в таинственной дымке, с угловатыми зданиями, милый сердцу. Карта, литографии и Петровская грамота малость пригасили легкомысленную дамскую розовину кабинета.

После того как Вельскому начали угрожать, чтобы не забирался слишком далеко в расследовании дела об убийстве корреспондента «Московского комсомольца» Димы Холодова, из кремлевской охраны прибыли несколько ловких парней в штатском — веселые, подвижные, рукастые, которые очень быстро сменили стекла в кабинете Вельского: вытащили из оконных проемов старые рамы с обычными стеклами и врезали стекла бронированные, от которых пули отскакивают, как горох от стенки.

Через два дня позвонил начальник управления охраны, с которым у Вельского сложились добрые отношения, сказал:

— Георгий Ильич, вам надо пересесть на новый автомобиль — из нашего гаража…

Вельский засмеялся:

— Старый автомобиль тоже из вашего гаража.

— Новый автомобиль — бронированный, — внушительно произнес начальник управления.

«Карта, находящаяся у меня в кабинете, — немой укор всем нам, в том числе и прокурорским работникам, — отметил в своем дневнике Вельский. — Не смогли мы противостоять незаконному акту, не уберегли свою страну от развала. В результате три ошалевших от собственной смелости и огромного количества выпитого мужичка подписали бумагу, которую Горбачев мог просто вышвырнуть в корзину либо повесить на гвоздик в одном месте. Но слабый, потерявший веру в свои силы, он этого не сделал — не посмел, пьяная воля троих властолюбцев восторжествовала, и всем стало худо… Выиграли от этого лишь единицы. Генеральная прокуратура могла опротестовать эту бумагу как незаконную, но не опротестовала. Верховный суд мог подать свой голос, но не подал… Почему все мы оказались такими беспомощными, безголосыми, тихими, как куры, что со всеми нами произошло? Где народ?

Карта изображает огромный Советский Союз, Россия на этом гигантском фоне кажется очень маленькой, зажатой, скорбной… Или мне это только кажется?»

На столе у Вельского лежала докладная записка руководителя следственной группы Трибоя о «кротах», сплавляющих налево служебные секреты. Вельский прочитал бумагу еще раз — четвертый или даже пятый, он делал это машинально и все не мог поверить в то, что происходит, — сморщился, будто у него заболели зубы. Поднял трубку первой АТС, главной правительственной телефонной линии, набрал номер директора Федеральной службы безопасности… Того в кабинете не оказалось — находился в Подмосковье.

Отрывать директора от дел Вельский не стал — вернется через пару часов на службу, тогда они и переговорят.

Бронированные стекла отливали легким зеленоватым оттенком, он, едва приметный, падал на розовые стены и несколько гасил легкомысленный колер — «цвет бедра испуганной нимфы», добавлял в него серой краски, отчего розовизна не так бросалась в глаза… В общем, нет худа без добра, хотя добра — всего крохотная щепоть, малая толика, а худа — большой котел…

70

«Кротов» оказалось трое, их выявила ФСБ. Все трое потихоньку таскали бумаги из кабинетов, занятых следственной группой, снимали с них ксероксы, дрожащими руками прятали копии за пазуху и, оглядываясь по-бандитски, бежали за очередной порцией «капусты» — пачками стодолларовых бумажек. Все трое были сотрудниками Министерства внутренних дел.

Их следовало бы посадить, но было сложно реализовать процессуальным путем оперативную информацию.

Решили уволить, снять с них погоны, поставить в личном деле штамп о профнепригодности и отправить на все четыре стороны, что министр внутренних дел и поспешил сделать.

На расширенной коллегии он объявил, мрачно похрустывая костяшками пальцев: