Кто в тереме?

– Даже если Юлька врет… она могла соврать со страху. Она – ребенок, ведь ей всего шестнадцать! И еще, они в этом возрасте все максималисты. Она, поссорившись с бабушкой, просто могла в гневе выскочить, не заперев дверь, торопилась, раз ее в подъезде ждала эта Кира! А эти парни вполне могли быть гостями Вовки-инвалида и увидели, что дверь не заперта. Знали, что у Антонины Семеновны денежки водятся, и воспользовались.

– Почему вы думаете, что Кира ждала ее в подъезде?

– Потому что бабушка Киру не жаловала. Вряд ли она пригласила бы ее войти.

– Кира ждала в подъезде… – повторил Бурлаков.

– И все-таки, это ужасно – то, на что вы сейчас намекаете!

– А я намекаю? – удивился капитан.

– Ну, даете пищу для размышлений!

– Людмила Петровна, дорогая! Конечно же, она могла в гневе просто не запереть за собой дверь! Успокойтесь, пожалуйста! Я надеюсь, вам не надо напоминать, что разговор между нами? Чтобы мне не пришлось пожалеть о своей откровенности?

Это был уже не миляга Вадим Сергеевич, а замначальника угрозыска Приволжского РОВД капитан Бурлаков В.С.

– Напоминать не надо!

– Ну, тогда всего доброго. И спасибо за помощь.

– На здоровье, – буркнула Людмила Петровна.

– И не расстраивайтесь вы преждевременно! Еще ничего не выяснено.

Про Лиду не спросил.

Почему-то Людмила Петровна уже не хотела, чтобы Бурлаков когда-нибудь стал ее соседом. Даже мысль о том, что Юлька каким-то боком может быть причастной к случившемуся, казалась ей кощунственной. А ведь она сама дала наводку Бурлакову.

– У-у-у, трепло несусветное, старая калоша, – обругала она себя, но легче не стало. – Вечно суешь нос, куда не надо!

«Куда это ты его совала, куда не надо, и когда?!» – проснулся некстати внутренний голос, пытаясь восстановить справедливость.

Со своим внутренним голосом Людмила Петровна сосуществовали, в целом, мирно. Она давала мало поводов к тому, чтобы голос пробуждался и начинал обличать. Внутренние голоса ведь и существуют для того только, чтобы отравлять человеку жизнь и нарушать душевную гармонию. Людмила Петровна была человеком совестливым и жила, придерживаясь законов морали и справедливости. По крайней мере, старалась так жить.

Вследствие столь комфортных условий существования, внутренний голос зажирел и обленился, и пребывал в состоянии хронической спячки. Изредка, уже опухнув ото сна, вскидывался и, наверстывая упущенное, устраивал аврал: начинал заполошно ораторствовать. Люсе всегда казалось, что случалось это не вовремя и не по делу.

– Чтоб тебе провалиться! Чтоб тебя понос прохватил, а туалета рядом не было! – желала она то ли себе, то ли Бурлакову. Внутренний голос, спонтанно напомнив о себе, опасливо замолк.

Люся и без бурлаковского предупреждения даже не подумала бы рассказать Дуне об их разговоре, о возникшем у него чудовищном предположении. Мало ей, бедняге, того, что случилось. Она мужа всего три года назад похоронила. Но тот хоть умер своей смертью. Ну, относительно своей. Сам на свою задницу нашел приключение. А тут!..

И теперь ей предстоит пережить еще одну муку? И как признаться, что она, Люся, внесла свою неблагородную лепту в развитие ситуации? Нет-нет, здесь какая-то чудовищная ошибка, скорее всего, эта Катя что-то путает или привирает, ведь ребенок, что с нее взять!

Но ведь она видела ту группу парней, выскочивших из подъезда, что и сосед с балкона второго этажа! А могла и не видеть, просто от кого-то потом услышала. А сосед мог выйти на балкон несколькими минутами позже и Юльку с Кирой уже не увидеть.

Чем дольше Люся думала над ситуацией, тем более неприглядной казалась ей ее собственная роль. Но и – как промолчать? Пусть полиция разбирается?

Ей опять поплохело. И она, разозленная, опять вспомнила отсутствующих подруг. Всегда их нет рядом, когда необходима поддержка, сочувствие и совет. Им-то можно было бы рассказать все без опасения, что выболтают кому-то. Они проверены и повязаны годами дружбы, да и вообще, в свой узкий круг почти никого не допускают.

По телефону ведь всего не расскажешь. Они бы, конечно, устроили ей чистку, что рассиропилась перед милягой-капитаном, но потом все равно бы ее пожалели и нашли оправдание. У Зайки в таких случаях главная тема – «это все – фактор неожиданности! Я бы, наверно, тоже не удержалась…» Она как бы снимала с человека половину ответственности и взваливала ее на себя. Милка ударялась в религию, хотя из молитв знала только «Отче наш», да и то с подсказками, искренне считая себя при этом глубоко религиозным человеком. Она отстаивала службу почти на всех важных церковных праздниках и даже приняла однажды участие в крестном ходе. Увы, во время шествия у нее вытащили кошелек.

– А как же грех укрывательства? – возопила бы она.

– А что, есть и такой библейский грех? – пискнула бы Зоя. – По-моему, это все-таки грех перед законом. А в священном писании – грех уныния, грех гордыни…

– Грех прелюбодеяния, – не преминула бы вставить сама Люся, хорошо знакомая с вопросом, которой в свое время согрешивший муж сломал жизнь.

– Какая разница! Грех есть грех.