Сидел как-то Федор Игнатьевич, по обыкновению, на лавочке возле своего дома, погруженный в пучину беспросветного одиночества и печали, поскольку день был будний, и большая часть населения Заречной трудилась где-то на чье-то благо. Никита, проходя мимо, как воспитанный человек, поздоровался.
Он слишком поздно заметил деда, а потом поворачивать обратно было неловко. Не то, чтобы дед Федя был ему антипатичен, вполне себе нормальный дед, но среди окрестных жителей он славился гипертрофированной любознательностью и безграничной фантазией. Он, как вампир, впивался в любого проходящего мимо человека, и до капли высасывал из него информацию, независимо от того, какого рода информацией владел данный конкретный человек.
Особую слабость он питал к людям со свежей кровью, то бишь проходящим по улице незнакомым лицам – носителям неведомой ему пока информации. О пытках в инквизиторских и гестаповских застенках Федор Игнатьевич только слышал и – сохрани боже! – их приемами не владел, но и без пыток разговорить мог практически любого.
Вначале человек отмалчивался, на уровне «да» и «нет», потом вяло отбрехивался, как шавка из-под крыльца в знойный июльский полдень, а после – трещал почти безостановочно, как кузнечик.
Любил Федор Игнатьевич общаться и с представителями племени младого, незнакомого, менторствуя и погружаясь в философские банальности (в основном, конечно, почерпнутые в телевизоре). Но такая возможность выпадала ему нечасто. Молодежь, приближаясь к дому Любимовых, внимательно всматривалась в перспективу: не сидит ли на своей лавочке дед Федя.
С лицами обоего пола, утратившими бдительность, старичок оттягивался по полной и заговаривал до полусмерти. А Никита мало того, что в тот день утратил бдительность, он еще был и пареньком воспитанным. Скажете, не бывает такого – заммэровское-то дитятко?! Ан нет, бывает! По крайней мере, в Артюховске.
Посему он, свернув с прямой линии на середине улицы, по которой передвигался, повлекся обреченно, словно зомби, к любимовской лавочке, под горящим призывом взором деда.
– Здорово, Никита! – благосклонно приветствовал дед Федя, оценивший добровольную явку. Он вообще с симпатией относился к сыну большого человека. Как, впрочем, и к самому большому человеку, и на следующих выборах мэра даже собирался за него голосовать, если надумает все же избираться.
Федору импонировало, как и другим окрестным жителям, что Мишка Мирюгин не поменял место прописки. «Уйдя в верха», он остался жить на старом месте. И то, что местные теперь не месят грязь, выбираясь к центральной улице, а шагают по асфальту, хоть машины и обкатывают их грязной жижей в непогоду, – это Мишкина заслуга, дай ему Бог здоровья.
– Как она, жизнь?
– Нормально, Федор Игнатьевич. А у вас?
Беседа начиналась по обычной любимовской схеме.
– Да вот сижу – думаю…
– Как жизнь прожить? – улыбнулся Никита.
– Мне-то что об этом думать? Я ее уже прожил, 86 скоро. Это вам думать надо, как ее прожить, а мне уже только прыгать осталось, сколько еще попрыгается.
– Что там особенно думать, – вздумал подурковать Никита. – Береги платье снову, а честь – смолоду! Главное, я думаю, Федор Игнатьевич, – на черный день накопить.
Он последил за реакцией деда на «больную» тему. Ходили среди местных слухи, что дед Любимов весьма скуповат.
– Я, родной, уже накопил на черный день, мне уже и интересно даже, когда же он наступит.
– То есть, вы человек не бедный?
– Это как посмотреть. В телевизоре вон говорят, что бедность, это когда коробка «Рафаэлло» – подарок. А я дочери на Восьмое марта всегда «Рафаэлло» дарю, она любит. Значит, бедный. С другой стороны, живем, не голодаем, и в долг не просим.
– Значит, немножко богатый?
– Да как же! Тут только соберешься разбогатеть – то за коммуналку платить надо, то башмаки порвутся. А вот ты лучше сам скажи мне: тыща долларов – это много или мало?
– Так вы же телевизор смотрите, там курс доллара передают. Умножьте на тысячу и определите, много это или мало.
– Не отгадал загадку, – вздохнул дед, – молодой еще, глупый.
– Ну, а по-вашему, много или мало?
– Зависит от того, зарабатываешь ты или тратишь!
– А, и верно, – согласился Никита, – загадка – в корень. Так о чем же вы тогда думаете?
– Да мне сегодня из сбербанка позвонили. Кредит предложили взять. Вот, думаю, может, взять?
– А что, очень надо?
– Вроде и не надо… Но уж такой любезный парень позвонил!.. «Здравствуйте, как мне можно вас называть»?
– Ну, и вы?
– А я ему: называй меня «Мой Белый Господин», сынок.
(Интересно, сам придумал?)
Скрипнула калитка и у скамейки нарисовалась боевая подруга Федора Игнатьевича – супруга, Зинаида Григорьевна.
Дед скривился:
– Любопытной Варваре нос оторвали. А она все равно вынюхивала краем носа, подглядывала краем глаза, подслушивала краем уха…
– Сам такой, – не осталась в долгу жена.
– … и думала краем мозга, – закончил супруг.
У дедов это была такая игра – прилюдно вышучивать друг друга, иной раз довольно остро подкалывать. Но жизнь они прожили, как свидетельствовала общественность, вполне дружно.