Кто вынес приговор

- Спасибо тебе, дядька, но не положено... И кормить надо. Не положено, - повторил он, отводя глаза от растерянного взгляда крестьянина. - Вот что, раз решил покормить его, сведи в трактир "Биржа". А потом отведешь на станцию, в приемник. Бумагу я выдам. Вроде дежурного милиционера будешь. Там, в приемнике, его и остригут, и помоют, может, и одежонку новую дадут, а нет - так и эту прожгут как следует, выгонят насекомых. А после поедет он на вигоневую фабрику. Договорился я с директором фабрики. Возьмут учеником художника...

Михей посмотрел на Кольку Болтай Ногами, а тот вопросительно - на Костю.

- Не сбежишь? - спросил Костя его. - Не подведешь меня снова?

- Не сбегу, - пообещал беспризорник, - зачем же, раз я художником буду.

- Не художником пока, а учеником, - засмеялся Костя, - до художника тебе еще далеко, Коля...

Он проводил их до выхода. Долго не закрывал дверь, глядя, как шли они оба по направлению к Мытному двору. О чем-то говорили и казались приятелями-подростками в этих надвигающихся сумерках.

Навстречу им уже попадались люди с новогодними покупками. Какой-то старик пронес елку, высоко подняв ее над головой, и запах снега теперь смешался с запахом хвои. Прошла в дорогом манто дама, прижимая к груди пакеты с покупками, ветки елки, искусственные цветы пучками. Поправила шапочку, глянула искоса, поравнявшись с Костей, - снег мягко пел под сапожками. У нее ожидался веселый и нарядный Новый год. А как встретит праздник вот этот мальчишка в мятой, окорнанной до колен зеленой шинели и смешном картузе?

На углу Колька Болтай Ногами обернулся, - увидев Костю, вдруг прибавил шаг, как опасался, что тот вдруг позовет обратно.

Каким он, Колька, будет много годов спустя? Может, станет художником все же. Или уведут его снова старые дружки в уголовный мир, изломают его душу, вытравят все мечты... Каким он будет?..

Проходя коридором, мимо дверей во двор, где временно содержались задержанные, он остановился. Потом вышел во двор, спустился по лестнице в камеру. Хрусталь лежал на нарах - в шинели, в кепке. Увидев Костю, сел.

- Вот что, - подсев к нему на нары, сказал Костя. - Кто же тебя, Хрусталь, послал за мукой? И где мука?

Тот покачал головой, усмехнувшись, сказал:

- Не имею к этой краже касательства...

Он упрямо сдвинул брови, добавил:

- Не брал муки...

Кого-то он боялся. Ясно же - не Горбуна. Кого же? Он, отпетый рецидивист, которого наверняка ждет суровый приговор губсуда. Уж не Хиву ли? Но он тих и толст, он сидит на завалинке и покуривает. И все же - не Хиву ли?

34

Викентий Александрович ждал ответа из Вологды от своего знакомого Сапожникова. Комиссионера на место Вощинина найти было нелегко, а сливочное масло все дорожало. Поэтому пришлось договариваться телеграммой, без личной встречи. Но Сапожников молчал, и это молчание тревожило. Надо было посылать новую телеграмму - тем более что сегодня Синягин пригласил его к себе в гости. Жаден мужик, но хлебосол в отдельные дни - в сретенье, в масленицу, вот и сейчас, на Новый год.

Вечером Викентий Александрович приехал на станцию. В душном зале, на столике, засыпанном шелухой, закапанном почему-то стеарином, он на листке бумаги набросал текст телеграммы Сапожникову. За аппаратом сидела та знакомая барышня - с кудельками на лбу, со стреляющими глазами. Увидев его, она воскликнула радостно:

- А вам телеграмма из Вологды, только что приняла.

Викентий Александрович сунул поспешно в карман пиджака заготовленный текст и принял телеграмму от барышни. Пробежал ее быстро глазами. Ну что ж, Сапожников обещал вагон.

- Благодарю. Хорошего вам праздника, с суженым чтобы.

Барышня даже визгнула от удовольствия, а Викентий Александрович, огладив бородку, двинулся к выходу на площадь. Она была заставлена крестьянскими санями - ожидался вечерний поезд. Подлетали легковые извозчики; лошади, храпя, водили дымными ноздрями над головами людей, слепо оглядывая их стеклянными глазами. В один из возков Викентий Александрович сел, не поглядев на возницу. А тот, перегнувшись, хрипловато пробасил:

- Вот те и встреча... Добрый вечер, Викентий Александрович. С наступающим вас Новым годом.

Теперь и Трубышев узнал его: Сорочкин - извозчик, живший в его, трубышевском, доме. Кажется, в нижнем этаже, на задворках; был трезвого образа, платил аккуратно, одинокий, по причине выбитого левого глаза, и сейчас закрытого повязкой.

- Сорочкин я, - напомнил возница. - В доме вашем жил...

- Как же, как же... К дому булочника Синягина меня, - проговорил Викентий Александрович, а Сорочкин, трогая лошадь:

- Проезжал я только что мимо вашего бывшего дома. В упадке он. Трубы сточные висят, крыша набок, двери болтаются туда-сюда. Нет хозяина, что и говорить.

- Да-да, - все так же рассеянно отозвался Трубышев. - Конечно, государству пока не до жильцов...