Кубанский огонь

Ночью дом и мыловаренный завод были оцеплены сильным полицейским нарядом. Само производство занимало много места: склад сырья, варочный цех, сушилка и казарма рабочих. Высокий забор тянулся по Ставропольской, вдоль рельсов на станицу Пашковскую. Сил полицейского управления не хватило, и Пришельцев через голову полицмейстера попросил у начальника области помощи военных. Прискакал тот же подъесаул Мищенко со второй полусотней. Казаки спешились и блокировали все выходы. И в полночь полиция пошла на штурм.

Сразу возникла суматоха, в воротах пришлось ронять нескольких оборванцев, которые пытались воспрепятствовать атаке. Затем случилась стычка в рабочей казарме. Полицейские вынуждены были даже стрелять в воздух, чтобы утихомирить страсти. Потом выяснилось, что бунтовала «золотая рота», которую Кухарский охотно нанимал на завод. Однако среди шушеры оказалось восемь человек серьезных. Они махнули через забор и попали на казаков. Уголовные вынули револьверы, два казака получили легкие огнестрельные ранения. Облава дрогнула, но тут подоспел Мищенко и скомандовал: «Бей плашмя!» Малиновые лампасы двинулись вперед. Одному беглецу чуть не отрубили руку с наганом, двум дали по башке обухом шашки. Еще один успел скрыться в болотине, оставшейся от Карасунского канала. Какой-то головорез, поняв, что окружен, застрелился. Что было из ряда вон: русские уголовные не склонны к суициду. Видать, у этого имелись особые причины…

Пока городовые разбирались с казармой, сыщики штурмовали дом владельца. Оттуда тоже начали было палить, но быстро прекратили. Пули, по счастью, никого не задели.

Лыков вошел в дом одним из первых, держа браунинг наготове. Посреди шинельной стоял крепкий мужик с топором в руке. Он смотрел так дико, что хотелось его пристрелить от греха подальше. Однако Корж не обратил на страшного дядьку никакого внимания. Он подошел к нему, чуть ли не держа руки в карманах, и буднично скомандовал:

– Шепель, брось топор и ляг на пол.

Беглый каторжник секунду обдумывал услышанное, после чего повиновался.

– Так-то лучше, – одобрил надзиратель, ногой отодвигая топор в сторону. – Где Довгило?

– Здесь я, – раздался сверху зычный баритон. Хозяин, облаченный в богатый бухарский халат, спустился по лестнице и встал фертом.

– Прознали все-таки? Ну, ешьте с кашей.

Лыков вгляделся в мошенника: тот сохранял полное хладнокровие. Странно…

– Довгило Владимир Аполлонович, темир-хан-шуринский почетный гражданин… – начал сыщик. – Бежали из-под следствия. Собирайтесь-ка в тюрьму. Сначала ответите за здешнее, а потом мы вернем вас в Баку, где добавят за прошлые грехи. Зубную щетку не забудьте.

– Спасибо, прихвачу.

Хозяина с кучером посадили на диван. Сыщики принялись обыскивать дом. Тем временем с улицы привели шестерых арестованных, которые бились с казаками.

– Это кто такие? – спросил у Довгило Александр Петрович. Тот мельком глянул и процедил:

– Да ребята, которых я приютил по своей доброте.

– Что за ребята? Все с оружием.

– С бору по сосенке. Есть двое лихих… правда, я их не вижу.

И спросил:

– А где Семафор с Окаянным?

– Сашка Окаянный сам себя стрельнул, – пояснил вихрастый, с перевязанной рукой. – А Семафор убег. Один из всех расторопный оказался.

– Кто тебя так, Охрим?

– Да казак попался с бусорью[47], шуток не понимает. Я в него и пальнул всего-то два раза, а он сразу шашкой…

– Вижу, у вас тут по-семейному, – вмешался Алексей Николаевич. – Личной бандой обзавелись?

Довгило выпятил тощую грудь:

– Вы, миластадарь, забыли представиться. С кем имею честь?

– Статский советник Лыков из Департамента полиции.

– А, тот самый, с высочайшей бумажкой.

– Да, тот самый. А будете дерзить – в карцер усажу. Отвечайте на вопросы по-хорошему, а то могу сделать и по-плохому.

Мыловар сразу сник:

– Я, собственно, от неожиданности… никак в себя не приду. Прошу извинить.

– То-то. Отвечайте на вопрос господина Пришельцева. Кто эти люди?

– Моя личная охрана. Признаю: собрана из уголовных.

– Для чего вам конвой? – спросил с нажимом коллежский асессор. – Ведете преступную деятельность?

– Ах, нет же. Сами знаете, как все обстоит на Кубани. Из города выехать страшно. А я иногда имею при себе крупные денежные суммы.

– Представьте свою шайку поименно.

Довгило кивнул кучеру, и тот стал тыкать пальцем и называть. Корж записывал в тетрадь и иногда комментировал:

– Охрим Кишешник? Знакомая нам фигура, давно ему место в цинтовке[48] греют. Никита Махов? За ним два вооруженных грабежа. Модест Лагерный того же поля ягода.